Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха

За ворота поместья выехали без проблем. Лиза тихонько всхлипывала, привалившись к моему боку. Чудно. Я опять ничего не чувствовал, как–то внутренне обмерз. Не прочь бы закурить, но лень доставать сигареты. Какая–то вязкая накатила усталость. Как после большой температуры.

Ехали недолго, минут десять, и все лесом. Подмосковный лес полон неодолимого очарования для тех, кто понимает. Европа и Азия тут дышат рядом. Лиза перестала хныкать, спросила:

— О чем думаешь, Витенька?

— Слишком много трупов, — сказал я. — Непривычно как–то.

Она крепко сжала мою ладонь.

Небольшой частный аэродром открылся неожиданно и весь целиком: две взлетно–посадочные полосы — бетонная и грунтовая, домик с диспетчерскими службами, с круглой стеклянной башней, ретрансляторная вышка, радары… На стоянке две «сессны», как уснувшие стрекозы, а чуть поодаль — зеленый вертолет, похожий на земляного жука, размером чуть побольше нашего «ситроена», вероятно, спортивная модель, я в этом не разбираюсь.

Пилота звали Степан Степаныч, мужчина лет около сорока, веснушчатый и курносый. Встретил нас как родных. Они о чем–то коротко пошушукались с водителем Валерой, потом он (Степан Степаныч) помог нам подняться через неудобный люк в салон (?) и усадил на кожаные полу- кресла лицом друг к другу. Отсюда, если вытянуть голову, была видна приборная панель. Зарокотал двигатель, зашуршали лопасти, будто град обрушился на крышу, и мы взлетели. Когда поднялись повыше, началась качка и у меня возникло неприятное ощущение, будто мои хрупкие почки окликают одна другую с целью опять поменяться местами. Наверное, я побледнел, и Лиза мгновенно отреагировала.

— Тебе плохо, да, плохо, Витенька? — В темных очах испуг.

— Ничего не плохо. Так хорошо никогда и не было.

Заглядывала сбоку, стараясь поймать взгляд. Мне это не нравилось.

— Витя, хочешь, скажу что–то очень важное?

— Валяй.

— Трупы, кровь — все это, конечно, ужасно. Но это все позади. Главное, мы вместе. Пока мы вместе, с нами ничего не случится. Ты только поверь в это. Пожалуйста, поверь.

Мне стало стыдно. Балованная девушка, почти ребенок, утешает старого мудака, пытается вселить в него мужество.

— Уверена, что мы поступаем правильно?

— У нас нет выбора… И потом…

— Что потом?

— Не стоит так уж все драматизировать. — Лиза говорила чуть смущенно. — Давай лучше думать, что совершаем свадебное путешествие. Я вот, например, вообще мало путешествовала и всегда об этом мечтала. Ты часто бывал за границей?

— Никогда, — ответил я гордо. — Знаешь, в чем мы с тобой, безусловно, похожи?

— В чем? Оба ненормальные?

— Мягко сказано. Мы для Патиссончика самые перспективные пациенты.

— Ох, не вспоминай о нем.

— Свадебное путешествие. Надо же такое придумать. С таким же успехом приговоренный к повешению может расценивать виселицу как спортивный снаряд для разминки.

— Брр, Витя! Как не стыдно?..

Самое удивительное, что, несмотря на качку и все прочее, мы вдруг одновременно сладко задремали. По–настоящему очнулись уже на земле. Степан Степанович помог нам спуститься (высадились на бетонной площадке, огороженной забором) и самолично на неприметной «Газели» доставил к зданию аэропорта. Здесь распрощались.

Дальше бразды правления забрала в свои руки Лиза. В зале ожидания, в меру переполненном, уселись на скамье неподалеку от окошек регистрации, прямо напротив светового табло с расписанием маршрутов. Наш рейс через два часа — и еще пятнадцать минут до встречи с человеком, который передаст документы. Мы ни о чем не разговаривали, просто сидели рядышком и глазели по сторонам. Я давненько не бывал в международных аэропортах (приходилось иногда провожать или встречать кого–то) и все было мне интересно, в первую очередь — публика. Случайных людей здесь не было, а лишь те, кто так или иначе преуспевал в жизни, плюс аэропортовская обслуга, плюс многочисленные искатели приключений, ворье, бандиты, женщины смежных профессий и еще всякая шушера помельче, которую, впрочем, трудно отличить от обычных пассажиров. Полюбовавшись этим разноголосым и многоликим букетом, я сказал, вздохнув:

— Пойду, что ли, позвоню. Сколько можно откладывать.

— Конечно, — поддержала Лиза. — Все равно это надо сделать.

Дала жетон — и из ближайшего автомата я с первой попытки дозвонился до родителей.

Мамин голос зазвучал так близко, как будто из комнаты в комнату. Ей же, вероятно, напротив, показалось, что звоню с того света, она несколько раз, не веря ушам своим, переспрашивала и окликала:

— Витя, Витя, это ты? Правда ты?!

Потом сразу передала трубку отцу, и по его суровому голосу и по ее заполошности я догадался, что старики успели похмелиться и, значит, у них не так все плохо. Во всяком случае, они пока ведут привычный образ жизни.

— Если бы у тебя, сын, были свои дети, хотя до этого, судя по всему, не дойдет, ты сумел бы оценить свое поведение по достоинству.

По затейливости фразы я легко определил, на какой он стадии — стакан беленькой, не больше.

— Папа, сейчас у меня, к сожалению, нет времени, но…

— Ты хоть знаешь, что нас с матерью чуть не убили? И это при ее гипертонии.

Об этом я знал, но предпочел бы не знать. И не собирался расспрашивать. Все равно что сентиментальный преступник допытывается у своей жертвы о нюансах ее страданий.

— Как вы сейчас, папа? Здоровы более или менее?

— Здоровы? Странный вопрос. С каких пор это тебя интересует?

Я увидел, как мимо Лизы продефилировал импозантный господин в светлом летнем костюме, загорелый, с пузцом — типичный бизнесмен или чиновник среднего звена. Лицо невыразительное, но дающее понять, что его владелец не промах и сумеет отличить фальшивый доллар от настоящего. В руке опять входящий в моду коричневый министерский портфель. Чуть помешкав, господин словно нехотя развернулся и присел на скамью рядом с Лизой. Они о чем–то заговорили. Лиза улыбалась рассеянно.

— Папа, вы меня простите… Я действительно веду себя как свинья, но есть причины, поверь… При встрече все объясню.

— Зачем? Кто мы такие, чтобы объяснять? Старая рухлядь. На свалку обоих, на свалку. Так держать, сынок.

— Папа, я уезжаю в командировку… Может быть, длительную… Звоню с вокзала…

— Напрасно затруднялся. Большому кораблю большое плавание.

— Дам знать о себе буквально через несколько дней…

— Мать бы пожалел. У нее вчера за двести зашкалило. Еле коньяком отпоил.

— Господи, надо было вызвать «Скорую».

В трубке возник мамин голос, чуть пьяненький.

— Витя, Витя, ты где? Приехал бы хоть ненадолго. Мы так ждем, так ждем. Отец места себе не находит… У него бок сильно болит.

Еще секунда, подумалось, и я все брошу и помчусь к ним. Но это будет акт отчаяния и ничего больше.