Берталан Маг - В тупике

— Они говорили что-нибудь?

— Тот, что постарше, сказал: «Лежи и не смей шевелиться. Иначе убью на месте, нилашистка поганая».

— Вы их узнали?

— Нет, я уже сказала. Ни того, ни другого я никогда раньше не видела.

— Кто они были, как вы думаете?

— Кто их знает? Наверное, из коммунистов.

— Из чего вы это заключили?

— Из того, что они обозвали меня «поганой нилашисткой».

— И для этого было основание?

— Боже упаси! Я никогда ни во что не вмешивалась, тем более в политику. Это все знают.

— Как давно вы овдовели?

— Мой муж умер десять лет назад. Он работал на железной дороге, попал в крушение. После его смерти я приехала сюда, на Балатон, искать работу.

— У вас есть дети?

— Был сын, один-единственный. Погиб на фронте. Сейчас я покажу извещение. — Она быстро встала и, вынув из шкатулки бумагу, протянула мне. В извещении значилось, что ее сын Ференц Коллер погиб на фронте под Воронежем в 1942 году.

— Сколько лет было тогда вашему сыну?

— Двадцать четыре. Единственная моя надежда…

— Кто из персонала, кроме вас, работал в то время в пансионе Кочишне?

Вдова Шулек на минуту задумалась вспоминая.

— Был там официант, звали его Бела Фекете. До этого он служил в ресторане «Белый парус». После него хозяйка взяла двух девушек, Като и Хельгу. Был еще садовник. Того я не знала, он вскоре пропал куда-то.

— Какие гости жили в пансионе? Помните их по именам?

— Жили всякие… Среди них было много иностранцев, только я их языка не понимаю.

Мы попрощались и ушли. По дороге домой Козма меня спросил:

— Почему ты не попросил описать хотя бы внешне тех мужчин, которые жили в пансионе?

— Потому что почувствовал: вдова Шулек что-то не договаривает. С ней надо будет разобраться поподробнее, поглядеть вокруг нее, и повнимательнее. Интересно, какие показания дала она народному трибуналу? Посмотрим в протоколах. Тебе не показалось странным ее утверждение, что преступники, ее связавшие, были «из коммунистов»?

— Но в жандармском донесении зафиксировано то же самое.

— Разумеется. Только это донесение писалось жандармами еще до прихода советских войск! С тех пор, как ты заметил, у нас кое-что переменилось, не так ли? А эта женщина продолжает твердить то же самое, что и тогда, при допросе ее жандармами, словно ей специально вбили эти слова в голову и заставили выучить наизусть.

В местном отделении милиции меня ожидала телефонограмма. Бордаш докладывал, что вернулся из командировки по области Бекеш и ждет дальнейших указаний. Мы не мешкая собрались и сели в машину.

— В Будапешт, — сказал я водителю.

Дом, в котором помещался когда-то пансион «американской вдовы», стоял недалеко от шоссе, нам по пути. Приказав шоферу остановиться, мы вылезли и подошли к калитке соседнего дома. В палисаднике, разбитом перед домом, что-то окапывал, старичок лет семидесяти.

— Добрый день, — поздоровался я через низенький заборчик. — Ну как, работа подвигается?

— Подвигается. Только в моем возрасте не очень-то быстро, эхе-хе…

— Как давно вы живете в этом доме, дядюшка?

— Как сказать? Давненько. Тридцать седьмой год пошел.

— Вы не могли бы нам помочь? Нас интересует один вопрос.

— Отчего же, если требуется. Проходите в сад, — приветливо отозвался старик.

Мы вошли. Хозяин сада проводил нас в беседку и пригласил сесть. Его звали дядюшка Бачо.

— Скажите, любезный, вы еще помните свою соседку, вдову Кочишне?

— Как же не помнить, часто вспоминаю даже. Хорошая была женщина, царство ей небесное, бедняжке.

— Что вы знаете о том, как она умерла? Кто ее убил, что говорили тогда в поселке?

— Говорили, будто бы коммунисты-подпольщики.

— И вы этому поверили?

— Кто, я-то? Черта с два. Тогда не поверил и сейчас не верю. Либо жандармы, либо германцы, проклятые, укокошили. Ведь они у нее и жили в последнее время. Потому, как разнесся слух, что Юлишка, то есть Кочишне, была агентом на службе у красных. Очень добрая была, все годы детям бедняков помогала, любила их очень. Нет, все эти слухи распустили сами немцы и их прихлебатели пропаганды ради. Вот, мол, какие звери эти красные.

— В какое время в ее пансионе жили немцы?

— Да всегда жили. Особенно много их наехало с весны 1944 года, когда Гитлер оккупировал нашу страну. Жили до тех самых пор, пока русские их не вышибли и не погнали дальше на Запад.

— Знали вы кого-нибудь из этих жильцов?

— Некоторых помню. По внешности, конечно. В особенности одного, который тут больше околачивался.

— Как он выглядел? Чем занимался?

— Высокий такой, блондинистый, всегда очки носил. Лет ему, пожалуй, не было и тридцати. Я, видите ли, — пояснил дядюшка Бачо, — если хорошая погода, всегда тут в беседке сижу, иной раз до позднего вечера, пока не стемнеет. Так что невольно слышал много раз, о чем говорили там, по ту сторону забора, ведь я понимаю немного по-немецки. Один раз, уже под вечер, пожалуй, около девяти часов, гляжу, из полуподвала выскакивает Янчи, то есть Янош Баги, садовник у Кочишне, — он и мне помогал по саду каждый год. Выскочил, значит, и сломя голову куда-то помчался. Я еще подумал: и куда это может так спешить Янчи? А тот немец, в очках, тоже его заметил — они целой компанией в саду сидели, — быстро встал и за ним, тоже со всех ног. Гм, подумал я, что-то из этого будет? Посидел я еще, подождал, но ничего не случилось. Потом я пошел домой и лег спать. А на другой день утром, слышу, люди говорят, будто бедняга Янчи напился допьяна и ночью попал под поезд. Странно, подумал я, ведь в тот вечер, накануне, когда я его видел в последний раз, он был совершенно трезв, да и вообще в рот не брал спиртного. Сколько раз, бывало, я угощал его стаканчиком водки или бокалом вина, но он всегда отказывался. Язвой желудка страдал, бедняга, потому и воздерживался.

— Ну а еще? Еще чего-нибудь странного вы не замечали, дядюшка Бачо?

— Было. Тот самый немец, о котором я рассказывал, ухлестывал за одной служанкой, она тоже работала у Юлишки. Как-то раз, вижу, сидит эта девица в саду на скамеечке одна и скучает. Минут через десять выходит этот самый очкастый германец, садится с ней рядом, обнимает и вдруг, к моему полному изумлению, начинает болтать с ней на чистейшем венгерском языке. До тех пор и я, и все вокруг думали, что этот человек — немец и по-венгерски вымолвить слова не может. Полюбезничали они, значит, минутки две, а потом девица встала и говорит: «Мне пора, идти нужно, Франци». А он ей — тоже по-венгерски: «Не уходи, побудь еще немного, ты ведь знаешь, как я тебя обожаю».

— Кого вы еще знали из людей, окружавших покойную?

— Знал еще официанта по имени Бела Фекете. Прежде он тут неподалеку в ресторанчике служил, где и мне случалось, что греха таить, выпить бутылочку-другую хорошего вина.