Владимир Бацалев - Убийство в Долине царей

— А он уже второй день нос не кажет на работе, — сообщил мне начальник Горчицына.

— И что из этого следует?

— Может, заболел, но в таких случаях звонят, чтобы предупредить клиентов. Уволю я его к чертовой матери…

Но Горчицын не заболел, это я чувствовал определенно. Он перетрусил и ударился в бега. Скорее всего, именно он и звонил Шекельграбберу, требовал миллион за документы. Но с какой целью? Просто нервы потрепать? И почему Шекельграббера убили в Армянском переулке, в пенатах Заклепкина?..

Выхода у меня не было. Ехать к Заклепкину казалось верхом идиотизма. Я даже не мог придумать, что спросить у этой пенсионной вши с пуделем. И я сдался. Плюнул под ноги и поехал к Квочкину за разгадкой…

В дежурной части на проходе меня остановил милиционер. Просто ужас! Никуда войти нельзя без скандала.

— Сегодня майор Квочкин не принимает.

— Меня примет. Позвоните ему.

— А вы по делу или по личному?

— По личному делу. Он пригласил машину обмывать.

Милиционер освободил дорогу.

В кабинете Квочкина сидели еще четыре чина, а на столе стояло в два раза больше бутылок. Под столом, но без пробок, столько же. Говорили громко, и еще в коридоре я понял, что и тут не чураются патриотических тем.

— Ну в какой еще стране таким дуракам, как мы с тобой, дали бы диплом о высшем образовании? Просто так, под расписку о невыезде?

— Угу, — пробурчали в ответ.

Я вошел и сел на крайний стул. Квочкин, наконец, меня заметил и сказал:

— Заходи.

— Спасибо, — сказал я.

— Выпей за мою «пятерку» редиска ты эдакая, — сказал он, протягивая стакан водки.

— Один, что ли? Не чокаясь? Как на поминках?

Квочкин согласно кивнул и налил всем. Потом дружно похрустели парниковыми огурцами.

— Ты бы хоть нас познакомил, — сказал лейтенант Квочкину.

— Это мой друг, на контору пишет.

— В каком смысле?

— В каком скажешь, в таком и напишет, — ответил Квочкин, наливая по кругу.

Я обиделся и решил скорей перейти к делу, чтобы уйти.

— Так кто убийца? Скажешь мне, наконец.

— Да какая разница! — ответил Квочкин. — Пей для укрепления организма.

— Ты же его завтра арестовываешь!

— Ну?

— А мне нужно сегодня знать, иначе плакали наши… сам знаешь что.

— Тогда я сегодня арестую, ордер у меня выписан, тут где-то в столе.

— В таком виде только арестовывать!

— Я в любом виде арестую.

— Перестань куражиться, — сказал я.

— Не знаю, что это такое, — ответил Квочкин и снял трубку внутреннего телефона: — Четырех человек и две машины на выезд.

Он встал, пошатываясь, вынул пистолет, пощелкал затвором и сказал:

— Попейте тут, ребята, я скоро присоединюсь.

— Я с тобой, — сказал я…

Мы расселись по машинам и приехали по хорошо мне известному адресу. Вместе с милиционерами поднялись по старой мраморной лестнице и возле двери спрятались за каменные выступы. Квочкин опять достал пистолет и позвонил. Я в это время гадал, что он ответит на вопрос: «Кто там?» — «Откройте, милиция» или «Вам телеграмма». Но замок щелкнул без предварительного вопроса. Квочкин шустро просунул ногу в образовавшуюся щель и, дыша перегаром, сказал почти ласково:

— Ку-ку, Гриня! Приехали.

— Это не он, это домработница, — поправил я.

— Вижу! — ответил Квочкин и вошел в квартиру, оттеснив служанку.

В коридоре стоял помертвевший от страха Опрелин.

— Папаша, огоньку не найдется?.. — начал Квочкин.

— Это тоже не он, — подсказал я.

— Да вижу, вижу! А где… он?

Я пожал плечами.

— Степан Николаевич застрелился утром, — сказал Опрелин.

Квочкин ему не поверил и пошел в комнаты, приказав кому-то задержать Опрелина и домработницу до выяснения. Я тоже пошел.

За столом сидел человек, знакомый Квочкину оперуполномоченный милиции, и писал протокол.

— Ничего интересного, — сообщил оперуполномоченный. Типичная попытка самоубийства. Предсмертная записка, пистолет — все на месте, — он показал на полиэтиленовые пакеты.

— Почему мне сразу не доложил?

— Вы заняты были, товарищ майор.

Квочкин вспомнил, что он был занят откупориванием бутылок, и сказал:

— Ну да.

Я взял записку: «В моей смерти прошу винить перестройку, лично предателей Горбачева, Ельцина…» и еще десятка три фамилий. Пистолет оказался именной: «… Начальнику политотдела такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и политического духа бойцов», — полная белиберда, но смысл вроде понятен.

— А кто он был, этот Заклепкин? — спросил я Квочкина, заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее запах.

— Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС. А до девяносто первого года пенсионер союзного значения.

Я посмотрел на обстановку в квартире и понял, что он не шутит. Ну и лентяй же я! Почему в бытность партийным журналистом не учил список членов ЦК наизусть? Решил бы задачу в первый же день!

— Вы сказали, попытка самоубийства?

— Да, он еще дышит, — ответил оперуполномоченный. Отправили в реанимацию. Хотя на текущий момент не знаю, дышит ли.

Я уже ничего не понимал и спросил Квочкина:

— А при чем тут Шекельграббер? Патологическая ненависть к иноземной идеологии?

Квочкин покачал головой из стороны в сторону, дескать, и да, и не только.

Я вышел в коридор и спросил Опрелина:

— Зачем ты сегодня заезжал за Размахаевой?

— Сюда привез.

— А сейчас она где?

— В больнице.

— Что она-то там делает?

— Как что! Она же единственная дочь Степана Николаевича!

Вот те раз! Ну и балбес я оказался. Две недели собирал никому не нужную информацию, а надо-то было лишь выяснить девичью фамилию Размахаевой, сделать пустячный запрос в архив. Первый блин вышел комом и колом встал в горле. На второй мне вряд ли дадут теста, если учесть потребление алкоголя на душу Квочкина. Хотя он редкий тип пьяницы: чем больше пьет, тем больше преступников ловит, чтобы еще больше выпить от радости… Одно утешение для меня в этой истории — Размахаева! Переживет ли она такую трагедию в сердцах поклонников: из роковой женщины обернуться заурядной роковой дочерью?

— Почему он именно сегодня застрелился? — спросил я Опрелина.

— Не надо было говорить Поглощаеву, что вы нашли убийцу! — рявкнул Опрелин.

— Он мог бы убежать.

Опрелин хмыкнул:

— Из собственной страны?

— Значит, ты был его шофером в лучшие времена? — спросил я. Говорить «шофером Заклепкина» как-то язык не поворачивался.

— Я и в худшие его не бросил. Хороший был человек, себя не жалел и нас с ней, — он кивнул на домработницу, — не обижал.

— А мне не показался. Когда я поймал его на краже документов, он чуть не на коленях ползал.

Опрелин плюнул мне в лицо:

— Документы украдены мной! — но он врал, видно было.

Я собрался врезать ему, но один из милиционеров уже заехал Опрелину по почкам. Видимо, он принял меня за «своего», только из другого ведомства. Мне бы утереться и обидеться, но я еще не все выяснил.