Том Смит - Колыма

Близился рассвет, когда Карой остановил машину на макушке холма Буда, в нескольких сотнях метров над городом. Близлежащие улицы были пусты. Протекавший у подножия холма Дунай делил город на две части – Буду и Пешт. И если Буда оставалась относительно спокойной, то с другой стороны реки доносился треск выстрелов. Над зданиями кое-где вились клубы дыма. Лев спросил:

– Советские войска еще не начали штурм города? Восстание подавлено?

Карой пожал плечами.

– Мне известно столько же, сколько и вам.

К нему обернулась Раиса.

– Это ваш дом. Ваш народ. Панин использует их, чтобы уладить политические разногласия. Как вы можете работать на него?

Карой постарался не выдать своего раздражения, но у него ничего не получилось.

– Моему народу, если он такой мудрый, каким себя полагает, следовало бы оставить мечты о свободе. Они будут стоить жизни многим людям. И если бунтовщиков покарают, всем остальным будет только лучше… Что бы вы обо мне ни думали, я хочу одного – жить в мире.

Выйдя из машины, Карой зашагал вниз по склону.

– Сначала мы наведаемся ко мне домой.

Его квартира располагалась неподалеку, чуть ниже замка на склоне холма, глядящего на Дунай. Поднимаясь по лестнице на верхний этаж, Лев поинтересовался:

– Вы живете один?

– Я живу вместе с сыном.

До этого Карой никогда не заговаривал о своей семье, да и сейчас не пожелал дальше распространяться на эту тему. Переступив порог, он прошелся по комнатам и крикнул:

– Виктор?

Раиса спросила:

– Сколько лет вашему сыну?

– Ему двадцать три года.

– Тогда его отсутствие наверняка объясняется какой-то простой причиной.

Лев добавил:

– Чем он занимается?

Карой поколебался, прежде чем ответить:

– Совсем недавно он поступил на службу в УГБ.

Лев и Раиса промолчали, с опозданием сообразив, почему их провожатый так нервничает. Карой уставился в окно, разговаривая скорее сам с собой, чем обращаясь ко Льву и Раисе:

– Поводов для беспокойства нет. После начала восстания руководство УГБ, скорее всего, приказало всем офицерам собраться в Управлении. Он наверняка там.

Квартира была битком набита продуктами, керосином, свечами и целой коллекцией оружия. С тех пор как они пересекли границу, Карой не расставался с пистолетом. Он предложил Льву и Раисе последовать его примеру, поскольку отсутствие оружия вовсе не гарантировало того, что их примут за мирных обывателей. Лев выбрал ТТ-33, изящную и смертоносную игрушку советского производства. Раиса нехотя взяла пистолет. Но, отдавая себе отчет в том, какую опасность представляет для них Фраерша, она заставила себя познакомиться с оружием поближе.

Выйдя из квартиры, они зашагали вниз по склону, намереваясь пересечь Дунай и попасть в другую часть города, где почти наверняка рядом с Фраершей, в самом сердце восстания, окажется и Зоя. На площади Сена им пришлось перебираться через импровизированные укрепления. На порогах домов и в парадных сидели и курили молодые люди, рядом с которыми горками были сложены самодельные бензиновые бомбы. По периметру площади громоздились перевернутые трамваи, перегораживая выходящие на нее улицы. С крыш домов за их передвижением следили снайперы. Стараясь не возбуждать подозрений, трое спутников медленно пересекли площадь, направляясь к реке.

Карой повел их по Маргит-хид, широкому мосту, переброшенному на другой берег через небольшой остров посреди Дуная. Дойдя до середины, Карой остановился. Он присел, показывая на соседний мост. На нем стояли танки. Бронетехника расположилась и на Парламентской площади. Власти, без сомнения, задействовали советские войска, но те еще не овладели положением, судя по фортификационным сооружениям восставших. Карой понял, что представляет собой превосходную мишень, и потому пригнулся и поспешил на другую сторону. Лев с Раисой последовали за ним. В лицо им дул холодный ветер, и они с облегчением перевели дух, добравшись до противоположного берега.

Город пребывал в весьма странном положении – боевые действия в полном смысле слова не велись, но и нормальной жизнь на улицах тоже назвать было нельзя. Мир и война сосуществовали одновременно, иногда на расстоянии нескольких шагов. Зоя могла находиться где угодно. Лев захватил с собой две фотографии, на одной из которых была Зоя: это был семейный портрет, сделанный совсем недавно. На нем она выглядела несчастной и подавленной, позеленевшей от ненависти. Второй же снимок был сделан в момент ареста Фраерши. Правда, бывшая жена священника изменилась практически до неузнаваемости. Карой показывал их прохожим, и никто не отказал в помощи. Без сомнения, многие семьи занимались тем же самым, разыскивая пропавших родственников. Но люди возвращали им обе фотографии, с извиняющимся видом пожимая плечами.

Вскоре они оказались на узкой улочке, которую беспорядки обошли стороной. Утро уже давно вступило в свои права, и здесь работало небольшое кафе. Посетители потягивали кофе с таким видом, словно вокруг не происходило ничего необычного. Единственным свидетельством того, что привычное течение повседневной жизни все-таки нарушено, стала груда листовок в сточной канаве. Лев наклонился и поднял тонкий листок бумаги, отряхнув его от грязи. Сверху красовалась эмблема – православное распятие. Ниже шел текст, написанный по-венгерски, но он узнал имя: Никита Сергеевич Хрущев . Это была работа Фраерши. Обрадовавшись тому, что предположение о ее присутствии в городе подтвердилось, он показал листовку Карою.

А тот застыл столбом, глядя куда-то вдаль. Лев проследил за его взглядом до конца улицы, которая выходила на небольшую площадь. На ней высилось одно-единственное дерево, начисто лишенное листьев. Солнце заливало площадь ярким светом, тогда как они стояли в тени. Когда глаза его привыкли к контрастному освещению, Лев зацепился взглядом за ствол дерева. Почему-то ему показалось, что тот раскачивается.

Карой сорвался с места и побежал. Лев и Раиса бросились за ним вдогонку, чем привлекли внимание завсегдатаев кафе. Добежав до конца улицы и оказавшись на краю круга солнечного света, они остановились. С самой толстой ветки дерева головой вниз свисало тело мужчины. Лодыжки его были связаны веревочной петлей, а руки свободно раскачивались на ветру, подобно зловещему колдовскому маятнику. Под телом был разведен костер. Волосы на голове сгорели, кожа обуглилась, и распознать черты лица было уже невозможно. Он был раздет до пояса, и то, что на нем оставили брюки, выглядело актом целомудрия, несовместимым с чудовищной жестокостью убийства. Огонь обжег ему плечи и грудь. Судя по нетронутой коже, он был еще очень молод. Его одежда – китель, рубашка и кепи – лежали в костре и превратились в пепел. Его сожгли на огне, разведенном из его собственной формы. Лев вдруг отчетливо услышал голос Фраерши, словно она шептала ему на ухо: «То же самое они сделают и с тобой».