Фридрих Незнанский - Модельный дом

— Что, нравится? — спросила мамка, уловив состояние гостя.

— Восхищен!

Оставив Плетнева в облюбованной им каюте и поинтересовавшись напоследок, желает ли он закусить чем-нибудь и будет ли заказывать спиртное, и, получив утвердительный ответ, мамка сказала, что «девочки сейчас будут» и величаво удалилась, оставив его одного. Правда, скучать ему долго не пришлось. Буквально через минуту-другую дверь открылась, и на порожке выросли две прелестные феи, бархатистость кожи которых подчеркивали полупрозрачные пеньюары.

— Нинель, — снова представилась блондинка.

— Вероника, — сделала шутливый реверанс и ее смуглая подружка и, полуобняв Плетнева за шею, провела по его губам кончиком розового язычка.

Пьянея от этих прикосновений и начиная забывать, зачем он сюда приехал, Плетнев помог блондинке снять с себя сначала пиджак, потом рубашку, а ее подружка опускалась все ниже и ниже, скользя язычком и губами по его телу.

Когда очередь дошла до брючного ремешка, спросила горячим полушепотом:

— Может, сначала по шампанскому?

Он был готов на все…

Уставший и опустошенный, даже не ожидавший от себя подобной прыти, Плетнев облокотился на атласные подушки спиной и, показав глазами блондинке, чтобы плеснула в бокалы по грамульке коньяка, произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Все, я ваш.

— А вот с этого момента уточните, пожалуйста, — засмеялась Нинель, принимая из рук подруги бокал с шампанским.

— А чего там уточнять? Ваш — и все! Если, конечно, этот кабак на воде не закроют.

— Кого закроют? — хмыкнула Вероника. — «Вирджинию» закроют? Да никогда! Насколько я знаю, у хозяина все схвачено и проплачено, а завязки на самый верх идут.

— Это точно, — подтвердила Нинель. — Мне тут наш мэтр рассказывал… ну-у, ты видел его в зале, так вот он рассказывал, будто к нам какой-то писарчук подкрадывался, из «Шока», и даже будто бы уже статейку накропал, что, мол, на плавучих ресторанах всякие нехорошие дела творятся, так ему просто посоветовали идти куда подальше со своей статейкой, на том все и успокоилось.

— А как же?..

— Ты хочешь сказать, не начнет ли он права качать? Могу заверить, не начнет.

— Почему? — насторожился Плетнев.

— Да потому, что, во-первых, все схвачено и проплачено, а во-вторых, ничего такого-этакого у нас на барже нет. Мы же все официантками здесь оформлены, а эти каюты — наша жилплощадь. А на, свою жилплощадь я кого хочу, того и приглашу.

Вывод по борделям на воде, представленный Плетневым в «Глорию», звучал однозначно: бесперспективно!

Это значило, что эту тему, заявленную Фокиным в секретариат, надо оставить в покое и начать более плотную разработку других версий.

А поутру они проснулись…

Отчего-то вспомнив эту фразу, которой можно было бы заковычить любую приличную пьянку, особенно когда водку запиваешь пивом и наоборот, Агеев, с трудом продрав глаза, убедился, что он все-таки лежит на диване, а не на полу довольно просторной комнаты, единственным украшением которой был телевизор «Сони», видимо, сохранившийся здесь еще со старых, добрых времен, прислушался к бряцанью посуды, доносившемуся из кухни.

— Ох же, мать твою!.. — выругался он, отдирая голову от клочковатой подушки и спуская ноги с дивана.

Однако, как бы он не материл себя, но факт «задушевной» пьянки оставался фактом, и он подивился здоровью и выносливости Ткачева. Выпил, пожалуй, даже больше его, а вот, поди ж ты, — уже колготится на кухне.

Сунул ноги в разношенные шлепанцы, от чистого сердца предоставленные гостю хозяином однокомнатной квартиры, и, держась за голову, вышел на кухню.

— О, явление Христа народу, — обрадовался уже явно опохмеленный Ткачев. — А я уж подумал, что не проснешься никогда.

И закатился радостным смешком.

— Кому смех, а кому слезы, простонал Агеев. — Кстати, что сейчас — утро или вечер?

— Ну, ты даешь, брателло! — уставился на гостя Ткачев. — Конечно, утро. Я уже и за пойлом успел сбегать, и зажевать кое-чего приготовил. Давай, располагайся к столу.

— Умыться бы сначала…

— Так кто ж тебе мешает? Полотенце в ванной, на крючке висит.

Ополоснув лицо холодной водой и прополоскав рот, отчего вроде бы сразу полегчало, Агеев прикрыл за собой дверь ванной и невольно удивился расторопности бывшего следователя прокуратуры. На столе, застланном вполне приличной клеенкой, уже стояла сковорода с яичницей, на тарелочке лежал аккуратно нарезанный хлеб, а посередке в окружении четырех бутылок жигулевского пива красовалась бутылка уже знакомой паленой водки из магазина напротив.

— Ну ты даешь, брателло! — в тон хозяину квартиры похвалил его Агеев. — Прямо не стол, а ресторан на Ривьере.

— Ну, на Ривьере, положим, мы не были, — скромно заметил Ткачев, — а вот насчет всего остального… короче, хорошему гостю в этом доме всегда рады.

— Спасибо. За мной не пропадет.

— Догадываюсь, можешь не утруждаться. И без того вчера выставился по полной программе.

…Сразу же за первой выпили по второй, скромно ткнув вилками в сковороду с яичницей, открыли по бутылке пива, и когда немного отпустило, Агеев не очень-то весело пробормотал:

— Еще по одной — и все, завязываю.

— Чего так? — вскинулся явно поплывший Ткачев.

— Пойду сдаваться.

— Жене, что ли?

— Ну!

— Так ты же ей вчера звонил.

— И чего? — уставился на хозяина квартиры Агеев. — Чего говорил-то?

— То, что есть, то и говорил, — пожал плечами Ткачев. — Встретил, мол, по старой работе следователя, и решили отметить это дело. Так что, твоя Ирина в курсе всех событий и последних новостей.

— А она… она-то чего?

— Да ничего особенного, вполне достойной женщиной оказалась. Когда ты передал мне трубку, она попросила меня не отпускать тебя до утра, как говорится, от греха подальше, что и было исполнено.

Агеев покосился на хозяина квартиры и удивленно качнул головой.

— Надо же!.. Обычно она такой крик поднимает, что не приведи господь, а тут…

— Умная женщина, — подсластил пилюлю Ткачев. — Знает, видать, где можно тебе остаться, а откуда и домой гнать надо.

И снова разлил по полной.

Когда уже совсем захорошело, была допита бутылка, и душа бывшего следователя прокуратуры требовала продолжения банкета, Агеев откинулся на спинку стула и с неподдельной тоской в голосе произнес:

— Помню, когда еще пахал в ментуре…

— А я… я не очень-то вспоминаю те времена.

— Чего так? — удивился Агеев. — Прокуратура! Белая кость. У вас и работенка почище нашей была, да и возможностей побольше.

— Может, и так, — без особого энтузиазма в голосе поддержал его Ткачев, но я как залудил по-черному, так и…

И он безнадежно махнул рукой.