Эдуард Хруцкий - Четвертый эшелон

Ветер разогнал облака, лопнувшие словно мыльная пена, и тогда показалось солнце, круглое и нестерпимо яркое. Пронзительно засиял снег на крышах, а окна домов стали багрово-красными, как при пожаре. Казалось, что горит вся улица сразу.

Данилов открыл форточку, и мороз клубами пара ворвался в комнату. Тонко и легко зазвенели шары на елке, резче запахло хвоей. На старом градуснике за окном ртутный столбик застыл между цифрами «девятнадцать» и «двадцать».

Январь начался круто. Почти бесснежный, солнечный и яркий, он принес в Москву мороз и безветрие. Иван Александрович подождал еще несколько минут и захлопнул форточку. Все, теперь елка будет пахнуть хвоей несколько часов, и этот запах, пробиваясь сквозь тяжелый дым папирос, напомнит ему сегодня о детстве и тихих радостях.

Теперь надо поставить на столик, рядом с креслом, пепельницу, положить папиросы, сесть поудобнее и взять книгу.

Пять дней назад его вызвал начальник МУРа. Идя по коридору и готовясь к предстоящему разговору, Иван Александрович перебирал в уме все возможные упущения своего отдела и мысленно выстраивал схему беседы, проговаривал всю ее за себя и за начальника.

Он рассеянно здоровался с сотрудниками других отделов, но мысленно уже вошел в знакомый кабинет и сел около стола в жесткое кресло, «на свое место», как шутили его ребята.

Бессменный секретарь начальника Паша Осетров встал, увидев входящего в приемную Данилова. Его новенькие погоны даже в тусклом свете лампы отливали портсигарным серебром.

— Прошу вас, товарищ подполковник, товарищ полковник ждет.

С той поры как в милиции ввели погоны и персональные звания, Осетров ко всем обращался только сугубо официально.

На столе начальника горела большая керосиновая лампа под зеленым абажуром, и от этого в кабинете было по-прежнему уютно.

— Разрешите?

— Заходи, Данилов, садись. — Начальник достал из ящика стола тоненькую папку. — Стало быть, так. — Он хлопнул ладонью по картонному переплету. — Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Это точно, не знаешь. Пока. Здесь, Иван, все про тебя написано.

— Это кто же постарался?

— Гринблат.

— Из наркомата, что ли?

— Нет, Данилов, похуже.

— Оттуда? — Иван Александрович неопределенно махнул в сторону окна.

— Нет, там у тебя дружки нежные. Там за тебя генерал Королев стеной.

— Ну, тогда буду тонуть в пучине неизвестности.

— Как хочешь. — Начальник открыл папку. — Гринблат — профессор, светило в некотором роде. Он консультировал тебя во время медкомиссии.

И тут Данилов вспомнил здорового старика в золотых очках, к которому он попал на медкомиссии. У него был медальный профиль и кирасирские усы. Старик беспрестанно курил толстые папиросы и громогласно командовал врачами.

— Курите? — спросил он Данилова.

— Курю.

— Вредно. Надо бросить, если хотите дожить до глубокой старости.

— Так у нас вообще работа вредная. — Данилов покосился на пепельницу, полную окурков.

— Мне можно. — Профессор улыбнулся. — Какой же интерес запрещать другим, если во всем отказывать себе?

Данилову старик явно нравился. Он был весел и совсем непохож на врача.

— Ладно, — профессор протянул ему портсигар, — закурите, но помните, что с сердцем у вас неважно.

— Это как же понимать? Плохо или совсем плохо?

— Если бы было плохо, я бы вас отправил в госпиталь. Неважно. — Старик, прищурившись, посмотрел на Данилова. — Давно беспокоит?

— С сорок второго.

— Лечились?

— Нет.

— Плохо. Это совсем плохо. Я выпишу вам лекарства, расскажу, как их надо принимать. Только помните, раз начали лечиться, лечитесь. Вам, — профессор заглянул в историю болезни, — сорок пять лет. С вашим сердцем еще можно жить и жить, только его поддерживать надо. Ясно?

— Ясно, — грустно ответил Данилов, старательно пытаясь вспомнить мудреное название болезни.

Когда он подходил к двери, старик крикнул ему в спину:

— Отдых, слышите, подполковник, отдых!

— ...Так вот, Данилов, — начальник полистал бумажки, — я в этом ничего не понимаю, но Гринблат настаивает на твоем отпуске. Я докладывал руководству, оно отнеслось с пониманием.

— То есть как это? — удивился Иван Александрович.

— А очень просто. Разрешено тебе отдохнуть аж целых десять дней. То-то. Видишь, какой ты у нас незаменимый, берегут твое здоровье. Сдавай дела и — марш домой.

— А как же?..

— А вот так же, мне генерал приказал: будет сопротивляться — домой под конвоем. Кому передашь отдел?

— Муравьеву. Зама вы же у меня забрали.

— Игоря выдвинем чуть позже, мы документы в кадры уже заслали.

— Хорошо, — Иван Александрович встал, — это дело. Парень расти должен, ему майора получать скоро.

— Странно у нас с тобой получается. — Начальник прикрутил фитиль лампы. — Как хороший оперативник, так его на руководство. Пошли бумажки, сводки, и кончается сыщик...

— Это вы обо мне?

— О себе.

— А-а.

— Что акаешь? Я ведь дело говорю.

— Не мы эти порядки устанавливали.

— Это точно. Так ты дела передай сегодня же и — домой. А я прикажу, чтобы тебя никто не беспокоил. Лежи читай, в кино ходи, в театр. Когда последний раз в кино был?

— В сорок третьем.

— А я до войны. Но тем не менее ты сходи в кино, отвлекись.

— Схожу, — неуверенно ответил Данилов.

— Бодрости не слышу в голосе, Иван. Радости нет.

— Отвыкли мы от отпусков. Вы говорите — десять дней, а что я делать буду, не знаю.

— Разберешься. Ну, счастливо, жене кланяйся, будет у меня свободная минута — заскочу. Есть дома-то? — Начальник многозначительно щелкнул пальцами.

— Найду.

— Вот и хорошо. Отдыхай, Данилов.

В комнате стало темно, но он не зажигал света. На это надо было потратить массу усилий: встать с кресла, дойти до окна, опустить светомаскировку, потом вернуться назад и зажечь лампу. Двигаться не хотелось. Хотелось сидеть, смотреть в окно, ставшее почти черным. В квартире поселилась непривычная тишина, только на кухне звонко падали в раковину капли из крана.

Ему было хорошо сидеть вот так, бездумно, расслабившись. Старое кресло, мягкое и просиженное, названное почему-то «вольтеровским», удобно приняло его в свое уютное лоно и, казалось, несло куда-то сквозь полумрак и квартирную тишину.

Нет. Вставать положительно не хотелось. Нечасто за последние годы он мог так вот отдохнуть. С утра после завтрака сесть в кресло, взять пухлый том Алексея Толстого и читать не переставая, не останавливаясь. Найдя особо удачную фразу, Данилов опускал книгу и повторял ее несколько раз, словно пробуя на вкус. И немедленно слова приобретали какой-то особый, дотоле непонятный смысл, звучали совершенно по-новому.