Юлий Файбышенко - В осаде

Гуляев подошел к сторожке. Это был покривившийся домик, где когда-то жил садовник. Дверь в домике, недавно упавшая, была теперь накрепко приторочена к петлям. Вместо стекол белела фанера. Полуэктов взялся за дело, подумал Гуляев, вспомнив огромную разбухшую фигуру хозяина. Он подошел к остаткам ограды и остановился. На дворе было хорошо — прохладно и ветренно, — не хотелось входить в дом. Полуэктовых всегда топили до духоты, и Гуляев частенько спал, несмотря на ночные осенние холода, с открытым окном. Сейчас он стоял у осевших кольев забора, смотрел в небо, отдыхал. Вдруг какой-то скрип насторожил его. По приставленной к дому лестнице карабкался Полуэктов. Он был в сапогах, над которыми свисали черные штаны, в белой рубашке и жилете. Крепко хватаясь за перекладины, хозяин тяжело и осторожно ставил ноги. Лестница скрипела под семью пудами его веса.

Гуляев смотрел с любопытством. Что это задумал хозяин? Откуда вдруг такая активность: подновленная дверь, посещение чердака? Обычно Полуэктов сидел в столовой и тянул чай. Так бывало утром, днем и вечером. Даже ночью Гуляев нередко сквозь дрему слышал тяжкий хруст пола на кухне, а потом в столовой.

Через несколько минут голова Полуэктова в картузе показалась в чердачной двери, он окинул сад взглядом и неожиданно увидел Гуляева. С минуту они не отрывали глаз друг от друга.

— Смотрю, Онуфрий Никитыч, ожили вы, — сказал Гуляев, — делом занялись.

Купец протиснул в дверцу свое тело, повернулся задом к Гуляеву, медленно спустился.

Гуляев подошел. Полуэктов, далеко запрятав медвежьи узкие глаза, поздоровался, затоптался па месте.

— Вот, — сказал он густо, — теперича решился… Подновить…

— А-а, — сказал Гуляев, — это дело хорошее… Скажите, Онуфрий Никитич, — вдруг вспомнил он, — вы в свою лавку, что напротив нынешней кооперации, кого-нибудь пускали?

У Полуэктова глаза полезли на лоб.

— Какая лавка, кого пускал? Избави, господи, от напастей!

— Да вот лавка у вас была. Напротив склада кооператоров…

— Так то… склад, он опять же моей лавкой был. Так я что… Я не в претензиях… Новая власть, новые порядки.

— Ключи от этой лавки у вас?

Полуэктов уставился в землю.

— Какие ключи? — пробормотал он. — Конфисковали у меня лавки-то эти. Какие ключи тут?

— Значит, нет ключей?

— Нету-нету, — сказал Полуэктов и, повернувшись, резвой рысцой потопал к дверям дома. Гуляев, усмехнувшись про себя, пошел за ним. Когда он поднялся на крыльцо, уже на веранде навстречу ему выскочил встрепанный хозяин с каким-то ларцем в руках.

— Вот-кась, — сунул он в руки Гуляева ларец, — посмотрите, товарищ постоялец. Какие-та-кие ключи? Нету!

Ларец был набит самыми разнообразными ключами, но разве можно было тут разобрать, есть ли среди них ключ от лавки, где налетчики Фитиля хранили награбленное добро.

— Вы напрасно волнуетесь, — сказал Гуляев, отстраняя ларец, — я ведь просто по случаю поинтересовался.

— По случаю… — пробормотал купец, — так и загребете — по случаю…

Гуляев поднялся к себе. Странно, думал он, притащил мне целый сундук с ключами… Видно, служащий милиции для бывшего купца правда страшное чудовище. От одного вопроса пришел в неистовство.

В комнате было тепло, пахло деревом. Он сел на сундук и посмотрел на картину. В тусклом свете убывающего дня она все бежала, та женщина. Все бежала к чему-то навстречу.

Снизу доносился шум шагов, весь дом словно шатался, глухо гудел. Гуляев прислушался. Слышался грузный топот. Гуляев попытался установить — откуда он исходит. Оказалось — из гостиной. Как заведенный, хозяин топал почти на одном месте. Вокруг стола он бегал, что ли? Странно… И вдруг Гуляев понял: паника! Полуэктов был охвачен паникой, и причиной тому был вопрос о ключах.

Пробраться в город оказалось легко. Лазутчик Хрена давно освоили один путь, который красные патрули не могли перекрыть. Это был путь через овраг. По нему можно было дойти до окраинных садов, а патрульные, даже появляясь на краю оврага, не смели спускаться в черную глубокую жуть, сплошь оплетенную кустарником и заплесневелым бурьяном.

На рассвете, прячась в садах, они добрались до адреса, данного Клешкову Князевым. Несколько раз Клешков под разными предлогами пробовал оставить Семку в каком-нибудь саду, удрать от него, но у Семки были, видно, свои причины не покидать Клешкова, и он на все предложения разделиться немедленно отвечал отказом.

Они подошли к маленькому домику на Румянцевской улице и постучались условным стуком в ставню. В домике началось движение, потом дверь приоткрылась на ширину цепочки.

— Кто такие? — спросил старушечий голос.

— От Герасима вам привет и пожеланье здоровья, — зашептал Клешков. — Отзыв?

— Спаси Христос, давно весточки ждем! — голос у старухи дрожал. Пристально оглядев Клешкова, она отворила дверь. — Проходите.

Через узкие сенцы они прошли в комнату. Там было жарко натоплено. Черный кот при входе их горбом напружинил спину, вздернул хвост и, злобно косясь на них, прыгнул на печь.

— Вы, соколики, тут пока погрейтесь, — говорила старуха, поспешно накидывая на себя потертую плюшевую кацавейку и платок, — а я побегла за самим.

Она исчезла. Семка сидел на скамье, вытянув длинные ноги и скучающе оглядывая комнату. Клешков тоже сел, прижавшись спиной к печке. Его легкое пальтецо почти не грело, и он изрядно намерзся.

— Интересно поглядеть, что это за братия? — сказал Семка и стал свертывать самокрутку. — Союзнички.

— Люди как люди, — сказал Клешков, — с красными борются, чего еще?

— Буржуи! — презрительно сплюнул Семка. — Я этого лысого козла враз раскусил. Он со свободной анархией только для виду, а внутри метая контра.

Клешков промолчал.

— А ты, — сказал Семка, — парень-то вроде нашенский, не из богатеев, чего ж ты с ними?

— Да вишь, — сказал Клешков, задумчиво поглядывая в окно, — мне-то поначалу все без надобности было. Как захотели они меня поставить к стенке — это я про красных, — тут я и решился. Так вообще, они мне были ничего, но больно строгие, и комиссары у них больно много власти захватили.

— Вот, — с дрожью вдохновения сказал Семка, — комиссары, понял? Они всю революцию продали. Кровь с народу пьют. Оттого наш батько Хрен из-за них с любым сатаной вприсядку должен танцевать.

Послышался скрежет замка, и в комнату вошел невысокий стройный человек в военной форме, в красноармейской фуражке, в шинели, перетянутой ремнями. Шашка билась у него на одном боку, кобура хлопала по другому.

— Здравствуйте, — сказал он, оглядывая их темными зоркими глазами, — от Князева?

— От него, — встал Клешков. Семка не двинулся. — Это адъютант Хрена.

Военный пожал обоим руку, сел.