Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]

Никитин, он что? Само миролюбие. Не ссориться же из-за ерунды. Зашел в дом, вынес карабин-«вертикалку», зарядил дробью, подошел к плетню да и пальнул в какого-то одичалого пса, забежавшего погреться на соседский участок. Как раз в метре от копавшихся в грядках соседей. Между делом пальнул. Мимо, конечно. Больше чтоб ствол не ржавел. И как-то насчет плетня забылось.

Правда, еще через пару недель жене Нинке было сделано замечание, что сухие ветки в саду жгут, с риском для соседних строений. Можно и поприжать через пожарные инстанции.

Опять же не стал Эдуард Михайлович в споры встревать. Обмотал паклей палку, сунул в керосин, поджёг — дело было к ночи, а фонари на улицах, как всегда, побили, — перелез через плетень и отправился к соседям, погостевать, познакомиться поближе. Все пристройки с факелом добросовестно обошел, во все углы заглянул. Расстроился увиденным, — слов нет!

— Сомневаюсь, говорит, в противопожарном отношении. Домишко деревянный, ветхий, и, случись искра, не безупречный. Очень я за вас опасаюсь, как бы беды не вышло. Так что если загоритесь, кричите громче: авось успею кого из огня вытащить.

По-доброму ободрил, по-соседски.

На этом как-то всё и закончилось. Не было больше меж ними ни ссор, ни конфликтов каких. Очень даже милые люди оказались. И чего только злые языки не наболтают!

Хорошо зажил Никитин, по своей правде: дом над Волгой, лодка у берега, «Жигуль» в гараже, жена ласковая, сынишка-бутуз у ног крутится, перенимает. Сам себе хозяин. А главное — от властей отгородился. Наоборот, власти, когда уж очень припечет, на поклон прибегают. Отрапортуют, например, досрочно о сдаче социального объекта, премии «срубят», а у самих нулевой цикл не прикрыт, — дорожка протоптанная, к Никитину. А он, покочевряжившись, срывал бригаду и бросал на прорыв.

Заламывал, правда, крохобор. Но все равно на круг выгодней выходило, чем своим халтурщикам по три раза за одну работу переплачивать. Сам же Никитин, сдав городу очередную «горящую» точку, уплывал на островок посреди реки, сидел там часами, глядя на бурлящую меж камней воду, и о чем-то тяжко молчал.

Уговаривали на стройку прорабом — с твоим-то организаторским талантом вмиг в начальники строительства поднимешься. Особенно жена подзуживала — Михрютке скоро в школу. Что ж ему биографию с отца-шабашника начинать? А если по трудовой книжке начальник, и сыну среди одноклассников совсем другое уважение.

Но слишком хорошо знал Эдуард Михайлович, как на стройках зарплата выводится. А потому, хоть и с сожалением, но был дуре-бабе дан ответ: лучше свободный шабашник, чем конвоируемый передовик. А насчет уважения, я в городе и так фигура.

— Фигура! Пока не загребли, — ворчала добрая жена.

Через год и сам сынишка заявился с претензиями: в школе кто-то обозвал его сыном куркуля. Нахмурился Эдуард Михайлович, посадил сына в «Жигуль» и повез по району.

Возле какой-нибудь фермы, коровника выходил: «Как, ребята, не порушилось здание?» — «Спасибо, Михалыч, стоит как влитое. Вовек благодарны». По городу прокатил. Напоследок возле школы остановился.

— Тоже ты? — догадался счастливый Михрютка.

— Понял теперь? — растрогался Никитин. — Это и есть мой след на земле. За что люди, которые понимают, и уважают. А на насмешки, что от зависти да подлости, бей в лоб — надёжней усвоят.

Через три дня случилось невиданное — у задней калитки остановилась черная «Волга», из которой вышел сам председатель горисполкома товарищ Бадайчев.

Эдик как раз баньку заканчивал штукатурить. Так аж чертыхнулся в досаде, жаль, ни Михрютки, ни Нинки в доме, то-то бы языки прикусили. Впрочем, острые мордочки соседей из-за плетня выглядывали.

— На себя кольцо! — смывая в бачке руки, крикнул Никитин. С председателем горисполкома прежде доводилось ему видеться три-четыре раза. Впечатление на Эдуарда произвел мужика деятельного, толкового. Слышал, что инициатива пригласить его в прорабы тоже исходила вроде как от председателя горисполкома. Правда, до личного общения не снизошёл — к шабашникам, как все знали, пред относился брезгливо, как к наросту на теле общества. То, что сейчас заявился лично, могло означать лишь одно: случилось что-то чрезвычайное.

Пред открыл калитку и замешкался. Накануне прошел ливень. Потоки воды смыли с дорожки песок, обнажив склизкую глину. Потоптался Бадайчев, давая хозяину время подойти. Но тот, прищурившись, поджидал возле крыльца. Пришлось самому топать по грязюке.

— Ну, здравствуй, король шабашки! — поздоровался Бадайчев. Огляделся, осваиваясь. При виде стилизованного под терем дома губа его оттопырилась.

— Наслышан про сей шедевр, — протянул он. — Ловко, гляжу, устроился. Палаты белокаменные, розы-мимозы. Прямо персональный коммунизм. Будто нет за оградой ни бедности, ни разрухи.

— Как не быть, пока вы есть, — Никитин незамедлительно выпустил колючки наружу.

Пред, непривычный к подобному укороту, предостерегающе свел брови.

— Это ты о ком так?

— Да о вас обо всех. — Не было в Никитине заднего хода. Природа, создавая, не предусмотрела.

Бадайчев побагровел:

— Эва куда тебя вынесло! Уж и власть не власть. Развели прилипал!

— Это я-то прилипала?! — Никитин ткнул Бадайчеву едва не в физиономию бугристые свои ладони. — А ты подсчитал, сколько нас таких, шабашников, по Союзу? И сколько возводим. Одна моя бригада за сезон то сделает, что колхоз за пятилетку не осилит. О качестве уж не говорю.

— Положим, не задаром. Деньги получать не забывал.

— Это ты получаешь! А я зарабатываю.

— Зарабатываешь! А потом с тем же председателем делишься. Всех вокруг развращаешь!

— Да не я, а ты! — огрызнулся Никитин. — Я что, от полноты души ему даю? А может, потому что иначе подряда не будет? И если ты государственным мужем быть претендуешь, так избавь меня от этого. Дай умный закон, обзови нас какими-нибудь кооператорами, помоги со снабжением. Думай, короче, как работяг, вроде меня, с умом использовать, а не болтай до одури о перестройке. Вместо того, чтоб желваками играть, лучше прикинь, сколько одна моя бригада государству твоему сэкономила.

— Моему?!

— А мне оно без надобности. Я сам по себе.

За плетнем крякнули. Подкравшийся отчим подслушивал, сидя на корточках.

Оба — и хозяин, и гость — вдруг опамятовали. Представили, как выглядят со стороны. Усмехнулись, не сговариваясь.

— Верно говорят, невозможный у тебя характер, Никитин, — примирительно сказал Бадайчев.

— А я со своим характером не набиваюсь, — рубанул, всё ещё в горячке, Эдик. — Говори, с чем пришел. Если б загнобить хотел, холуев бы своих из милиции подогнал. А раз сам, значит, что-то всерьёз?

— Всерьёз, — признал Бадайчев. — Через две недели открываем лекторский центр по пропаганде основ марксизма-ленинизма.