Эдуард Хруцкий - Сто первый километр

– Муравьев.

Трубка молчала.

Потом казенный голос произнес:

– Ждите.

– Ну, как спектакль?

– Нормально, товарищ генерал-полковник.

Опять тишина, и потом чуть с кавказским акцентом его спросили:

– Театр любишь? Да? Мы зачем тебя в милицию послали, а? Молчишь? Укреплять ее чекистским авторитетом. Абакумовский сор вымести. А ты что делаешь, а?

Игорь молчал.

– Пока ты по театрам ходишь, бандиты людей убивают и магазины грабят. Разберись на месте и доложи.

– Слушаюсь.

Но этого Кобулов уже не слышал: он бросил трубку раньше, чем Муравьев ответил.

– Налет на магазин номер 69 в Кутузовской слободе, – сказал за его спиной чей-то голос.

Муравьев оглянулся и увидел давешнего майора.

– Вы кто, собственно, майор?

– Майор госбезопасности Соловьев, ваш порученец.

– Давно вы мой порученец?

– С шестнадцати часов.

– Машина?

– Ваша у подъезда, для Инны Александровны транспорт вызовем.

– Спасибо. Отвезешь ее домой – и ко мне.

– Есть.

И пока он ехал в машине к далекой Кутузовской слободе, он думал о том, что нужно сделать все, чтобы вернуться обратно в центральный аппарат МГБ, к легкой работе с перепуганными мастерами культуры, которые так охотно шли на контакт с чекистами.

Грязная, неблагодарная работа сыщика была уже не для него. Пусть эту грязь выгребают другие. Такие, как Данилов, Никитин, Самохин. Вот Сережка Белов ушел из угрозыска, говорит, над докторской работает.

Нет, это не для него. Стать генералом для того, чтобы тебя из театра дергали? Увольте.

Но все же он был опером. И неплохим. Умел зацепить, умел размотать. С агентами работал умело. Ну что ж. Надо показать бывшим коллегам, что он еще не разучился работать.

У дверей магазина стоял милиционер. Увидев генерала, он судорожно рванул руку к козырьку.

Муравьев бросил небрежно пальцы к козырьку, вошел в услужливо открытую дверь.

В торговом зале оперативники допрашивали перепуганных покупателей, плакала кассирша, эксперты искали отпечатки.

К Муравьеву подошел Самохин. Он теперь был начальником отдела, занимавшегося вооруженными грабежами.

– Товарищ комиссар… – начал он.

– За что можно уцепиться? – перебил его Игорь.

– Только приметы.

– Собака?

– Потеряла след в проходных дворах, потом взяла и привела на пустырь.

– Много взяли?

– Девяносто семь тысяч шестьсот сорок рублей.

– Прилично. Три дачи можно купить.

– Взяли три дорогих отреза на мужские костюмы.

– Какие?

– Габардин. И два – на женские пальто.

– Машина была у них?

– Пока не установлено.

– Кого убили?

– Директора магазина Гольдмана, он не хотел отдавать деньги.

– Смотри-ка, – искренне удивился Муравьев, – другой бы радовался да под это дело списал кое-что. Молодец.

Самохин смотрел на него и думал, как все же изменился этот человек. Муравьев говорил об убитом без тени горечи, словно не человека лишили жизни, а стекло разбили.

– Ну что же, – Муравьев усмехнулся, – давай сюда своих сыщиков, работать будем.

Они о случившемся узнали от начальника райотдела милиции Ефимова.

Он встретил их на вокзале. Данилов сразу же узнал его. Вспомнил, как этот высокий, ладный парень радовался, когда в сорок втором ему за ликвидацию банды братьев Музыка дали звание старшины и медаль «За боевые заслуги». Данилов встретил Ефимова через несколько месяцев, когда в январе сорок третьего его попросили прочитать лекцию на месячных курсах повышения оперсостава.

Ефимов был уже сержантом милиции [7] Звание сержант милиции в те годы равнялось армейскому лейтенанту. , гордо носил два кубаря и советовался с ним по поводу угона военной автомашины.

И вот теперь майор. Начальник райотдела.

Ефимов, увидев Данилова и Никитина, подбежал к ним, радостно пожал руки.

– Иван Александрович, Коля…

Данилов подивился: откуда у Никитина такие короткие отношения с Ефимовым.

В райотделе Ефимов открыл ключом кабинет зама.

– Вот здесь и работайте, Иван Александрович.

– Нет уж, Виктор Петрович, я пока не зам…

– Это пока, Иван Александрович, – радостно улыбнулся Ефимов, – пока. Я уже с кадрами все оговорил. Там согласны. Через несколько дней утвердят вас, а я пока приказ издал. Вы – исполняющий обязанности.

Ночью Данилов проснулся от жажды. Во рту было сухо и погано. Встреча перешла в обед, а затем плавно в ужин. Потом их отвезли на квартиру. В чудесный домик недалеко от райотдела. В нем жила вдова бывшего начальника, старого знакомца Данилова, Плетнева. Плетнев погиб в сорок шестом, все на тех же проклятых торфозаготовках. Застрелил его из двустволки пьяный блатной.

Вот и пустила добрая женщина «погорельцев» к себе.

Все было хорошо в этом доме: и две комнаты, в которых они разместились, и отдельный вход, и палисадник, засаженный какими-то остро пахнущими цветами, и кусты акации и орешника у забора.

Данилов зажег свет и увидел, что на подоконнике в тазу с водой лежат три бутылки нарзана. Даже открывалку чьи-то заботливые руки не забыли положить. Он взял стакан, открыл скользкую бутылку, налил нарзан и выпил прохладный, жгучий напиток.

Погасил свет, сел к окну и закурил. Ночь уходила, но далекий еще рассвет уже размыл ее краски, и за окном клубилась сумеречная голубизна.

Десять лет назад здесь он потерял доброго Степу Полесова. Здесь они разгромили банду Музыки.

Кажется, что такое десять лет? Совсем немного. А сколько радости и горя принесли они ему. Закончилась война, и он, как и многие другие, искренне надеялся, что многое изменится в их жизни.

Конечно, в сорок седьмом прошла денежная реформа. Данилов хорошо помнит, как, приехав в Большой Кондратьевский на убийство, он увидел кучи выкинутых красных тридцаток. Долго еще московские пацаны играли старыми деньгами.

В том же сорок седьмом отменили карточки, потом ежегодно, по весне, в газетах печатали сообщения о снижении цен. Дешевле становились хомуты и ситец. Хлеб обязательно делали более доступным. Да много чего было.

Десять лет, как один год. Погиб на фронте хороший парень – начальник райНКВД Орлов. А Кравцов, человек, спасший город от взрыва, работавший по заданию НКВД бургомистром, естественно, два года назад был арестован как чей-то там шпион.

Да, не о том они думали в мае сорок пятого. Не о том. Люди Абакумова по всей стране находили заговоры. Потом взялись за «безродных космополитов», потом…

Так что по здравом размышлении он пока еще хорошо отделался. Вполне мог загреметь как враг народа. А это значит – конец. Урки на этапе его бы замочили, как мента.

А в городок пришел рассвет. Первое утро в райцентре было пасмурным.