Олесь Бенюх - Гибель Эстонии

Я чист перед людьми и богом. Вовсе не потому, что не бежал как крыса с мостика, спасая свою шкуру, а вместе со своим кораблем ушел под воду. «Эстония» была великолепным творением германских корабелов паппенбургских верфей. И по всем законам кораблевождения не должна была затонуть. Выполняя мои команды, офицеры и матросы боролись за её спасение и спасение всех, кто находился на борту. Мы попытались развернуть судно кормой к волне. Но «Эстония» не шлюпка, сила инерции была такова, что при скорости 15 узлов в час, нас протащило около километра, а за это время на автопалубу вливалось 10 тонн воды в секунду. За три минуты 1800 тонн! Оторвавшиеся от креплений трейлеры и грузовики сползли на правый борт, туда же перелилась и поступившая через въездной люк вода и произошел неизбежный в этих условиях оверкиль.

Пассажирам, кто сумел выбраться на палубы левого борта, члены команды раздавали спасательные жилеты, помогали спуститься на надувные плоты, в шлюпки, успокаивали, удерживали от паники. Темень, штормовой ветер, семибальные волны. Не у всякого морского волка нервы выдержат все это и позволят сражаться за жизнь. А здесь пожилые люди, женщины, дети, которые надеялись на веселую морскую прогулку.

Я принимаю свой уход спокойно, без ропота. Я люблю жизнь, но я моряк и выполняю свой долг до конца. Из всех членов команды у капитана есть особый, святой долг — если он не может спасти свой корабль, он обязан разделить с ним судьбу.

Простите, люди! Виноват, и потому ухожу на строгий суд владыки морского Нептуна. Засим последует суд небесный — ещё более строгий, беспристрастный, праведный.

Прощайте!

Небольшой, крытый, домашний бассейн был ласковый, стенки выложены радостными плитками с веселыми морскими пейзажами: парусные гонки, дельфиньи аттракционы, соревнования по прыжкам в воду. Из сауны выбежала голенькая белокурая девчушка, остановилась у края бассейна, недоверчиво глядя на его зеленоватую толщу, за ней Сальме и Хильда в купальничках. Посмотрев на ребенка, Хильда покачала головой и сказала:

— Ыннелапс все ещё боится воды.

— А ты? — лукаво улыбаясь, Сальме краем глаза следила за финкой.

— Я? — воскликнула та, делая вид, что не поняла подначки. — Я ни-че-го не боюсь. Когда я с тобой! — и, обхватив Сальме за талию, прыгнула вместе с ней в бассейн. Девочка поначалу широко раскрыла глазенки, но видя, что женщины смеются, успокоилась и тоже заулыбалась.

— Все ещё молчит, — тихо сказала Хильда, выбираясь из воды и ложась рядом с Сальме в парусиновый шезлонг. — Интересно, на каком языке она заговорит. Если это, конечно, случится. Мы ведь даже не знаем её национальность.

— Заговорит, — убежденно ответила Сальме, отжимая волосы. — Пройдет потрясение и заговорит.

Из сауны появились Иван Росс и муж Хильды Кристьян. Оба были в белых плавках, которые резко оттеняли пунцово-распаренные тела.

— Хильда молодчина, что настояла на вашем приезде к нам после госпиталя, — продолжая начатый разговор, сказал Кристьян. «Необычно пространный для финна монолог,» — Иван улыбнулся, касаясь ладонью плеча хозяина дома:

— У нас есть подходящее обстоятельствам ходячее выражение: «Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?» Пора и честь знать.

— Девочка, — Кристьян кивнул в сторону Ыннелапс. — Оттаять надо.

— Крис, — повернулась к мужу Хильда. — Проверь, как там дети готовят завтрак.

Через минуту Кристьян вернулся, протянул утренний выпуск «Eesti P(evaleht» Сальме, «Helsingin Sanomat» Хильде, «Moscow News» и «Правду» Россу.

— Пока ничего не сгорело, — объявил он, имея в виду завтрак, и вновь удалился. И хотя доступным средством общения между ними был английский, каждый с удовольствием погрузился в родную стихию.

— Твоя газета публикует списки спасенных? — спросила Хильду Сальме.

— Да, — ответила та, отрываясь от чтения. — Правда, каждый день он изменяется. А что?

— У тебя есть Луиджи Торини?

— Сейчас посмотрю. Сейчас. Да! — радостно воскликнула Хильда. — Есть! Это твой знакомый?

— Знакомый, — выдохнула Сальме, глядя на Росса. — очень даже знакомый.

— Кто он? Итальянец?

— Адмирал, — не задумываясь, вымолвила Сальме. И тут же спохватилась: — Так друзья его зовут. У него своя яхта.

— Хильда! — крикнул из-за двери, ведущей в кухню, Кристьян. — Помогай!

Оставшись втроем, Сальме взяла на руки девочку, подошла к Россу, стала их поочередно целовать. Ыннелапс положила голову на плечо Сальме и взгляд её упал на газету, которую та держала полураскрытой в руке. Глаза девочки вдруг застыли на одном из слов в заголовке. Пальцем она показала на это слово и Сальме стала читать вслух: «Vanemaid… Lapsed kaotavad oma vanemaid» [19] «Родителей… Дети теряют своих родителей» (эст.) . Вроде, она узнала буквы и даже слова.

— Такая кроха, разве она могла выучить чтение… хотя я сам начал читать в четыре года. А мы даже не знаем, сколько ей времени.

Девочка взяла в руки газету и стала её рассматривать. А Сальме, уронив голову на руки и раскачиваясь из стороны в сторону, негромко запричитала:

— Какой ужас, Ванечка! Какая трагедия! Сколько людей погибло. Из-за меня… из-за таких, как я… а главные… лидеры, что все это устроили они чистенькие, они не пострадали. Они далеко и от глаз, и от смертей. Для них это лишь очередная коммерция. Как жить с этим? Как мне жить? И зачем? Скажи — зачем и как? E-e-e-ma-k-e-e-ne, itle mulle! [20] Ма-мо-чка, подскажи!

В это время Хильда и Кристьян вкатили на двух никелированных трейлерах завтрак: соки, йогурт, молоко, корнфлекс, сыр, мед, булочки, фруктовый салат, омлет с беконом. Не обращая на них внимания, Сальме встала, подошла к Россу, внятно, словно сама вслушиваясь в то, что говорила, произнесла:

— Я уже звонила сегодня Нонке в Москву. Завтра она с мамой прилетает в Хельсинки. Я решила выйти на международную пресс-конференцию. Я знаю — была бы жива моя мамочка, она бы одобрила такой шаг. Несмотря на то, что это смертельно опасно.

Росс обнял её, стал целовать, приговаривая: «Ай да Чита! Ай да Сальме! Ай да эстоночка моя любимая!»

— Я сделаю это ради моей любимой мамочки, — отвечая на его поцелуи, повторяла она. — Minu kallis emakene. [21] Моя дорогая мамочка! (эст.)

И тут к ней подбежала девочка и, обняв её шею ручонками, чисто, без акцента произнесла:

— Minu kallis emakene!

И, дотянувшись до щеки Росса губами, добавила:

— Minu kallis isakene! [22] Мой дорогой папочка! (эст.)

— Innelaps! [23] Счастливица! (эст.)

— Innelaps!

Господь наш всевышний, Всевидящий, Всезнающий, Великомудрый и Великосердный! Извечно разумны твои деяния, касаемые вершения судеб космических — галактик, звезд, планет, Вселенной, и судеб ничтожно малых трав, дерев, зверей и человеков. Непостижимы загадки рождения и ухода, смешны и жалки вопли возмущения: «За что?» и заклинания: «Если ты есть, то сверши чудо!» Чудо есть весь этот мир и все, что в нем, и я склоняю голову перед добром и добрыми как перед естеством Твоим и чадами Твоими. Каждому воздается по делам и помыслам его, ибо у каждого есть самая великая свобода из всех — избрание пути. Контуры его очерчены, а итоги занесены в Книгу Судеб. Но знать это наперед не дано никому, кроме Него, а на выбор зла подталкивают падшие ангелы, всегда прикрываясь самыми красивыми одеждами. И испытание человека добром и злом есть самая точная проверка его на годность к вечности бытия в свете или тьме. Уходит роженица вместе с плодом своим и уходит столетний старец, они одинаково исполнили заданную им миссию. В ужасах войны, катастроф и катаклизмов уносятся многие жизни. В отчаянных потугах жалкого и несовершенного мышления своего ученые книжники жаждут найти разгадки и объяснения того, что является основой неподдающегося познанию высочайшего промысла.