Лилия Беляева - Убийца-юморист

Она это все ещё проговаривала, а я уже искала босой ногой босоножку на низком каблуке, чтоб нестись было сподручнее…

Веруня открыла мне дверь, едва я нажала на звонок. Я укорила ее:

— В глазок не глядя? В наше-то время?

— Так ведь только ты жмешь на кнопочку не переставая! Сирена скорой помощи! Бегу, оглушенная, лишь бы вернуть тишину!

— Ой, как вкусно пахнет!

— Бразильский! Высший сорт! На кухне или в гостиной? Под рондо-каприччиозо маэстро Паганини или под «Все бабы стервы» мадам… как ее… ну с попсового рынка?

— В кухне, где, уверена, стол «качается хрустальный» и кресла обшиты чернобуркой, ибо так нравится твоему «спонсору»…

У Веруни однокомнатная, но большая, с просторной кухней, после недавнего евроремонта, где почти все белое — стены, мебель, унитаз и так далее, и похоже все это усредненное роскошество на комфортабельный номер в гостинице средней руки. Но Веруня счастлива проживать на данной кубатуре, потому что её мамочка с папочкой, несмотря на звание докторов каких-то сугубо технических наук, как жили безвылазно в двухкомнатной на первом этаже хрущевки, так и продолжают жить. Им не светило богатство из принципа. Они в науке сидели с головой. Чего-то там открывали. Но привалила перестройка со всеми вытекающими, и их наука накрылась медным тазом. Дело по нынешним временам обычное, дело житейское… Но прозябать в комнатенке с родителями и не сметь свое суждение иметь по поводу сексуальных проблем, то есть ждать-пождать, согласно старообрядческой» теории мамы-папы, некоего прынца с хорошими манерами и приличной зарплатой, умненькая-разумненькая Веруня не стала. Хотя дань традиции отдала — только в последний год согласилась на «спонсорство» и покинула «пропахший иллюзиями» родительский дом…

Солнце лезло в просторные окна со страшной силой, и мы тотчас раскрепостились до трусиков и босиком — в комнату, где можно плотными шторами цвета морской волны перекрыть дорогу уж слишком ослепительным солнечным лучам.

— Значит, Анатоль Козырев — запойный игрок? Так надо понимать?

— Пожалуй, — согласилась Веруня, покачивая чашечкой и роняя на свои розовые грудки черные капли. — Скорее всего. Но я ещё уточню у кое-кого, чтоб знать доподлинно.

— Интересное кино, — сказала я. — Страстишка-то, как и мне известно из литературы, — роковая… Последняя моя к тебе предсмертная просьба — узнай как-нибудь, а есть у него деньги-то для игры… Для большой или маленькой?

— Ты меня что, за дурочку держишь? Узнала. Деньги есть периодически, все-таки, певец, но быстро утекают. В его квартире на бачке нет даже крышки. Разбилась, а он все не соберется купить. Это фотокора как-то даже смутило. И его, певца, халат. Весь в пятнах. И тапки, хоть и бархатные, но косые-кривые, кое-какие… И люстра, хоть хрустальная, но в паутине. И рояль хоть какой-то старинный, но пыли на нем, как на плацу, где солдаты маршируют…

— Один живет?

— Когда как, судя по всему. Фотокор обнаружил в ванной комнате, под раковиной, дамские колготки черного цвета, правда, не нараспашку, а сбитые в комочек.

— Так-так-так, — сказала я.

Мысль же неизреченная в полном объеме выглядела следующим образом: «Во что бы то ни стало встретиться с певцом-игроком! Лицом к лицу! Он, судя по всему, натура нервная, дерганая… такие легко поддаются на ласку, уговоры, способны о своих горестях поговорить по душам. Он вон мне брякнул про роман Пестрякова-Боткина, что да, читал «Рассыпавшийся человек»… Брякнул и спохватился. Но поздно! Надо бы так устроить, чтобы мы с ним как бы слились в экстазе. Что если встретиться в казино, за одним игровым столом? Что если сесть рядом с ним и проиграть хоть немного на его глазах, а потом, к примеру, расплакаться на его плече? Или что-то в этом роде? Чтоб он расположился, доверился? А почему бы ему и не… Впрочем, если только… вот именно… он не причастен ни к какому криминалу, если он, черногривый, огненноглазый, не имеет никакого отношения к смерти-убийству прозаика Пестрякова… И его внучки Любы… то ест к её полету из окна. Иначе сразу насторожится и ускользнет… Но попытаться стоит».

— Веруня, золото, — сказала я. — Пошли дальше. Я кассету приволокла с этими молодыми прожигателями жизни, которые мне не известны, но я хочу, чтобы были известны.

— Ну так суй в видак! — обломком печенья Веруня указала мне путь к действию.

Нужные кадры я пустила на маленькой скорости и с остановками. Веруня хрустела печеньем, отпивала из чашки и молчала, глядя на картинки.

— Так ты их не знаешь? — спросила я разочарованно.

— Наоборот, — наконец отозвалась моя полусообщница. — Красавицу в центре, белокурое это видение, частенько встречала в свете, кажется, театроведка или что-то в этом роде. Далее девочки. Абсолютно точно знаю из кордебалета. Работают с попсовиком Леликом Гондаревым. Мальчик-блондин оттуда же. А вот пятого, шатена, что спиной стал, не стану врать, впервые вижу. Хотя, возможно… профиль больно знакомый… Слишком быстро отвернулся. Объектива испугался, что ли? С комплексами, небось! Таких теперь навалом!

— Говори, где я могу встретиться с этими девочками и мальчиком…

— Не скажу. Хочу быть твой благодетельницей, чтоб ты до конца своей карьеры целовала следы моих ног. Сама отыщу девчат. У меня с этой группой славные отношения. А тебе надо ещё пробиваться через всякие препоны.

— Ишь ты какая самоотверженная!

— Плачу по счетам! Ввек не забуду, как ты мне подсобила шпаргалкой на литературе. Иначе б мне журфака не видать! И как прокладки не пожалела в сложнейшей для меня ситуации! И как слезки мне утирала, когда мной пренебрег Костя Зацепин…

— Всего-то навсего?

Веруня прошлась по комнате в ритме румбы, тряся тугими грудками как какая-нибудь полинезийка и ответствовала, остановившись:

— Бери в расчет, Татьяна, также надежность импортных презервативов с запахом лимона. У меня же ещё дите не плачет. Хотя, конечно, хотела бы знать: ты как, на чью разведку работаешь, на внешнюю или на внутреннюю?

— Веруня! — я застыла с ладошкой у виска, поставленной чуть косо, то есть в пионерском приветствии, и торжественно пообещала. — Все, все объясню тебе первой, как только сама разберусь, что к чему.

— Небось, опять за идею, а не за хорошую денежку? — уличила меня она тоном Арлекина, у которого вот только что уворовали Коломбину. — Странная ты девушка: упрямо думаешь, что жить с человеком, а не с деньгами…

Никто нас, журналюг, с ходу не поймет. И не оценит глубины нашего падения во вседозволенность… Но мы за то и тяготеем друг к другу, что способы «развести бодягу», наерничать, наглумиться и вообще и не щадя самих себя… Жизнь такая… Без юмора — никак… Без анекдотов на злобу дня — ни дня. Языкастые ребята, эти самые журналюги, в конферанс способны вступать безо всяких предварительных репетиций, что ест благо, разрядка, психотерапия… Словом, расставаясь с Веруней, я ещё и ещё раз поблагодарила МГУ, факультет журналистики и, само собой, судьбу…