Лилия Беляева - Убийца-юморист

Я опешила:

— Да. Но откуда…

— У меня хорошая зрительная память. Я видел вас на похоронах Михайлова. У меня слабость к блондинкам с голубыми глазами. Я спросил у вашего фотографа, и он мне сказал, кто вы. Вам Худяков Николай Николаевич кто, родственник или знакомый? Или вас очень удручили похороны с двумя провожающими и вы решили присоединиться, сгармонизировать процесс?

— Скорее всего… — ответила я. — Но мне, кроме того, хотелось поговорить с вами.

— Лично? Что же такого во мне интересного?

— Ну хотя бы ваша близость к писателям… Ваша точка зрения на представителей этого клана… Разве вы мало знаете?

Михаил Маркович улыбнулся со значением, явно польщенный моими словами.

— О! Столько и чего! Столько и чего!

— Я была бы вам очень благодарна, если бы…

— Здесь неподалеку есть кафешечка, — решил он безо всяких проволочек. — Посидим, поговорим. Мне нужна передышка. Сегодня ещё одни похороны. И опять беднота. Но, понимаете ли, Худяков — это святая простота, приверженность благородной идее, поиски смысла жизни и нежелание унижаться, а следующий представитель писательского мира — уже совсем иное… потому что отнюдь не был радостью в доме. Он превратил дом в ад. Пил, сквернословил, дрался с домашними. Небольшого калибра поэтик. Всего сорок два года. В нищете, неухоженности их быта чувствуется многолетняя безысходность, бездна страданий от неудовлетворенного честолюбия малоодаренного отца семейства. Домашние, конечно, будут плакать. Но «ритуально». В глубине души они рады, что их муки кончились, что кошмару пришел конец…

— А есть, на ваш взгляд, какая-то существенная разница между смертью выдающегося писателя и неудачника? — спросила я, инстинктивно оттягивая главные вопросы, и — вот, негодная! — стараясь пуще расположить к себе этого почти бесценного для меня человека.

— Никакой! — с готовностью ответил он. — Никакой если иметь в виду их родных. Как правило, родственникам и того, и другого отраднее думать, что мир в лице их кормильца потерял ещё одного Льва Толстого или Александра Пушкина. Увы, людям свойственно самовозвышение даже в самые вроде печальные минуты… Недаром вдовы писателей очень часто искренне убеждены, что общество не воздало положенного их любимому человеку, что «это позорно и низко», и способны говорить об этом годами, десятилетиями… Что ж, не самая огорчительная человеческая слабость… Я и писателей понимаю… Если бы не понимал — служил бы в другом месте. Но я приглянулся легендарному писательскому «похоронщику» Арию Давыдовичу. Это была весьма интересная личность. Ходил с палкой, при необходимости вынимал по-старинному, из кармашка, большие часы фирмы Мозер. Он мне так сказал: «Писатели — это особая публика. Здесь есть свои тонкости. Работа у них связана с огромной тратой нервной энергии. Отсюда легкая возбудимость, подчас склонность к острым конфликтам по малозначительным поводам… И кто сказал вам, что ритуал похорон — это пустяки и дело едва ли не жуткое? Достойно проводить человека в большой путь — это серьезная, интеллигентная, очень нужная работа».

Он-то меня и убедил, что только степень полезности делает труд привлекательным и поднимает твое достоинство: только общение с людьми, круг их забот помогают и тебе чувствовать себя нелишним в этой быстротекущей, многотрудной жизни. Много кое-чего рассказал мне тогда старый «похоронщик». Если не ошибаюсь, он имел какое-то отношение даже к похоронам Льва Толстого. А уж то, что вместе с Горьким подготавливал открытие Союза писателей, — отнюдь не легенда, а быль. И когда пришла война — занимался эвакуацией писателей и их семей…

Подумать только! Еще в ушах наставления Ария Давыдовича, а с тех пор прошло почти тридцать лет!.. И за эти годы, простите, я похоронил многих писателей и их близких… Организовывал ритуал-прощание с Борисом Пастернаком, Александром Твардовским, Константином Симоновым, Константином Фединым, Ильей Эренбургом, Сергеем Смирновым, Сергеем Наровчатовым, Владимиром Тендряковым, Юрием Трифоновым…

— Печальный ритуал… И в нем, наверное, сказываются особенности писательской среды, её нравов?

— Боже мой! Тут я позволю себе немножко посмеяться. Как смеялся Михаил Светлов в свое время. Он знал, что писатель писателю рознь согласно иерархической структуре и месту на «ступеньке». Он был вполне осведомлен о разнице в оплате похорон а надгробий в зависимости от «чина» писателя. И вот эта-то, «могильная» субординация его веселила необычайно. Он явно относил её к бредовым идеям, достойным только издевки. От него изредка приходили в Литфонд телеграммы такого содержания: «Прошу не хоронить меня согласно иерархическим признакам. Причитающуюся сумму прошу вернуть наличными. Запомните: лучше дать при жизни в теплые руки, чем после смерти в холодные»…

Да-с, хороним писателей до сих пор именно так — согласно «чину», и наш «асессор» никогда не получит более того, что ему положено по той ведомости, что была утверждена ещё во времена правления царя Гороха. К примеру, Федину возвели стелу семи метров высоты. А так как он к тому же был первым секретарем Союза писателей СССР, то, выдав своей волей на увековечение его праха 2000 рублей, Союз тут же отослал депешу в Совмин СССР с просьбой позволить изрядно увеличить эту сумму. На могилу к Паустовскому, помню, тянули валун из Сибири за 20000 рублей… Культ помпезной монументальности, изыска во что бы то ни стало — с этим мы долго жили, с этим и умирали… Впрочем, так ли уж все изменилось за последние пять лет? Наши привычки, вкусы, привязанности, воспитанные десятилетиями процветания бюрократически-субординационой системы?.. Стало ещё хуже, ещё несимпатичнее. Писатели при чинах опять и при привилегиях, а те, что попроще, без нахрапа, — живут кое-как, умирают безвестно, и хороним мы их по самому низшему разряду. Что горько особенно — часто даже близкие друзья не приходят на похороны. Настроения нет, денег нет, будущего нет… Шли в светлое дембудущее, попали в черную дыру кризиса и очередных нехваток. Писатели пишут серьезные книги, а их не печатают. Поэты сочиняют стихи, а книгоиздателям она не нужны. Сегодня народ требует наркотиков в виде детективов. Осуждать его за это? При таком раздрае? Но не все писатели способны писать детективы… Мне искренне жаль их всех, кто не умеет вживаться в создавшуюся обстановку. Они это чувствуют и часто идут ко мне, чтоб «исповедаться» или чтоб выслушать свежий анекдот. Эта публика нервная, для других странная, но я привык. Однажды меня разбудил ночной звонок. Это крепко подвыпивший зять одного писателя решил обратиться именно ко мне со следующим текстом: «Миша, мы все тебе… вся семья… признательны… ты хоронил нашего… моего… тестя… А сейчас, Миша, на улице Горького моя любимая собака. Кто её найдет — получит большое вознаграждение. Миша, постарайся найти!» Я мог бы его обругать и бросит трубку, но знал, насколько нескладно сложилась его жизнь, как он давно и безуспешно воюет со своим одиночеством. Я выслушал все его жалобы, посочувствовал, посоветовал, как найти собачку и как жить дальше… Несерьезно? Однако случается — от одного доброго, заинтересованного слова человек тает и отбрасывает заготовленную капроновую петлю.