Лилия Беляева - Убийца-юморист

— Заинтересовал, — призналась честно.

— Юморил кто-то, у кого лишнего времени навалом! — уверенно кивнул самому себе «похоронщик». — Ну что ж… побегу хоронить следующего!.. Очень благодарен вам за проявленный интерес к нашему весьма специфическому делу… _ Подкинул руку с часами к глазам. — О! Уже двенадцать! Опаздываю! Вам в какую сторону? — и поднял руку для пробегающих машин.

— Михаил Маркович, если не трудно, объясните что такое «скряга» в применении к Михайлову? — попросила я, когда какая-то бежевая машина уже тормозила рядом с ним.

Он посмотрел на меня с веселой тоской всеведения:

— Это когда у человека зимой снега не выпросишь. Садитесь, я вас подкину.

Я села заодно со своей настырностью.

— Как это, как это «снега не выпросишь»? Нельзя ли поконкретнее?

— Можно. Только для вас, — он обернулся ко мне с переднего сиденья. Чаем не напоит, если вы к нему придете! Скряга и жмот, хотя в своих книгах воспевает доброту, бескорыстие и прочие подобные добродетели.

— Об этом мне никто ничего не сказал… Ирина не жаловалась.

— Особенность! — вскричал «похоронщик». — Всем женам и любовницам покупал дорогие вещи. Денег на них не жалел. Всем прочим — ни грошика из своего кармана. Субординация такая. Ни грошика. Хотя мог бы. Гонорары получал сказочные. Если вы уж очень этим интересуетесь, то спросите у тети Симы, она долгое время убирала у него, спросите, как он долго, медленно отслюнявливал ей рублики… И всякий раз добавлял: «Остаюсь должен… не обессудь… в следующий раз».

— Выходит, чудовище какое-то…

— Ничуть! — опроверг «похоронщик». — Обыкновенный человек со свойственными ему пороками. Не более того. Алексей Толстой тоже, говорят, щедростью не страдал, а все равно — классик! Но мне ближе Константин Симонов. «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины… Как шли непрерывные, злые дожди…»

И повел, повел меня прочь от Михайлова и троих умерших-убиенных писателей далеко-далеко. И явно с умыслом. Хотя то, что он рассказывал, было по-своему любопытным:

— То, что он многое-многое понимал — в этом тоже не сомневаюсь. Высказаться не мог, не смел. Не дано, значит, сверхсмелости. Но многим ли дано? Судить легче, проще. Я же предпочитаю благодарить человека за то хорошее, что он сделал, оставил, дал. Потому не обессудьте: о Константине Симонове у меня свои воспоминания. Я, например, с удовольствием наблюдал за ним, когда он, тамада, вел застолья. Сколько веселья, какое легкое, никому не обидное остроумие!

Я хорошо знал его первую жену и всех его четверых детей в разных возрастах помню. Я знаю, что Симонов сумел и после своей смерти не разобщить семью, как это подчас бывает, а сдружить. Как? Очень просто. Он составил продуманное завещание и никого из своих родных не унизил, не обидел. Правда и то, что ему было чем наделять — богатый человек. Так или иначе дружба между детьми сохранилась…

Всем, кто знал его за несколько лет до смерти, и мне в том числе, казалась нечеловечески исступленной его работа. Он писал, выступал, работал с теледокументалистами, мотался, как обычно, по миру. И вдруг звонок: «Симонов умер…»

Впрочем, не совсем вдруг. И не совсем «умер». Его, как говорится, закололи врачи. До лежания в нашей больнице он побывал в Париже. Там его осмотрели медицинские светила. Он жаловался на почки. Им же не понравились его легкие. Он успел потом побывать на симпозиуме в Ташкенте. Прилетел в Москву — очень плохое самочувствие. Куда? В Кремлевку. Там и умер. Сочли от рака легких. Но приехал профессор-легочник из Исландии и… Да, бывают же такие печальные курьезы… Этот профессор выяснил, что пациент много лет курил трубку. Исландец обнаружил слой смолы на легких писателя. И там, за рубежом, оказывается, есть, создана специальная машинка для очищения этого налета. Но — поздно… Все это мне рассказали в больнице, когда я приехал забирать тело писателя.

Какое ужасное у него было лицо! Что же за боль, что за муку он перенес! А ведь совсем недавно я видел его энергичным, красивым, с этими живыми, въедливыми глазами, белыми волосами и темными бровями! И надо свыкнуться с этим новым, пугающим обликом. Тяжко. Лучше не смотреть…

Где хоронить? Заранее было решено, что «согласно регалиям» — на Новодевичьем. Шуршат бумажки в руках чиновника, заполняющего анкетные данные. Вопросов нет — Симонов есть Симонов.

Вскрыли завещание. Воля покойного такова — кремировать и прах развеять. Почему развеять? Почему именно под Гомелем? Его личный юрист рассказал мне: там он воевал, попал в окружение, из которого выйти практически было невозможно. Там, в окопе, Константин Симонов поклялся одному полковнику: «Если мы все-таки прорвемся и останемся живы — я свой прах развею здесь».

Позже этот полковник стал начальником Белорусского военного округа.

Мне надо было все сделать быстро. Отвез тело в Донской крематорий. Получил обещание — через три дня отдадут урну с пеплом. Но у нас уже билет на завтра, на утро. Пробую убедить, растолковать. В ответ будничное: «Ничего не получится». Значит, пора предлагать деньги…

Ранним утром нам с юристом Келлерманом служитель крематория протянул горшочек. Мы в обмен отдали мятенькую бумажку — квитанцию. Это, признаюсь, страшненько и неловко — нести Симонова в горшочке. Конечно, прах, пепел, да и ещё к тому же кто может точно сказать чей. Нас же в «преисподнюю», где сжигают, — ни на полшага… Идем, молчим. Думаем об одном: как же так, вся огромная, разнообразная, набитая событиями, страстями жизнь поэта и писателя уместилась в итоге вот в этом горшочке? Вот и все? Тока?

Наши шаги отчетливы в тишине не проснувшейся толком улицы. И о себе, конечно, печалью о себе тоже, хочешь не хочешь… Раз такой человек — в пепел, то что ж ты…

… Через три месяца умерла его жена. Она знала, что больна, давно знала. Ее просьба — распылить пепел там же, «где Симонов», — была выполнена. Надо ли добавлять, как она любила его?..

Ускользнул… Не захотел сказать о Михайлове и трех из списка больше того, что сказал. Я смотрела вслед машине, увозившей от меня, возможно, самого ценного свидетеля.

Однако я не имела права совсем уж обесценивать информацию, полученную от «похоронщика». Ведь он первый, единственный протянул нить связи между Михайловым, Пестряковым-Боткиным и Семеном Шором. Последние, выходит… были обязаны Михайлову! Он дал им квартиры. А это — серьезное благодеяние.

Когда я подходила к дому, меня вдруг кто-то тронул за плечо. Обернулась. Милиционер в полной форме.

— В чем дело? — интересуюсь.

— Позвольте ваши документы.

— Зачем? Что такое я сделала, чтобы… И вообще сначала, согласно закону, вы должны показать мне свои.

— Пожалуйста, — он вынул из кармашка «корочки», развернул. Я схватила фамилию и имя «Петров Юрий Петрович».