Лилия Беляева - Убийца-юморист

Писатель пристально вгляделся во что-то дальнее, видимо, еле проступающее в тумане, и веско возразил: «Не имею права хаять молодежь оптом, гуртом. Во все времена она была разная. Были свои умники и умницы, а были свои оболтусы. Кто-то тянулся к знаниям, а кто-то тянулся к бутылке. Я — счастливый человек. До сих пор вижу вокруг себя молодых людей, серьезно интересующихся проблемами морали, нравственности… Мое сердце греют молодые прозаики, поэты… Они приходят часто ко мне, и мы ведем беседы, полезные всем нам…»

На экране — большой овальный стол на даче писателя в Перебелкине. Посреди — букет пунцовых гвоздик. Вокруг стола — юноши и девушки, всего четверо. Все взоры устремлены к нему, мэтру…

Когда камера стала приближать лица, я углядела Андрея. Но не бритого, как нынче, а в темных усах и бороде. За широким окном падал сизоватый пушистый снег зимнего дня… Второй парень тоже был в бороде, но в светло-русой и очень похож на Андрея. Впрочем, мне почему-то все бородатые люди кажутся братьями.

После слов мастера сказала свои девушка, стриженая под мальчика, в белом свитере, из которого стеблем тянулась её худая шея:

— нам очень помогает общение с нашими старшими товарищами. Мы учимся более объемно, конструктивно воспринимать мир и более бережно обращаться со словом. Владимир Сергеевич — человек бывалый. Он многое рассказывает нам. Особенно впечатляют его встречи с выдающимися деятелями культуры…

Андрей, как я и ожидала от него, не высказался, а дал залп изо всех орудий:

— Слишком много оказалось придурежников среди тех, кто назывался писателями! Обыкновенных крохоборов! Они и при советской власти рвали себе куски, и при новой приладились. Бездари! Вон критик такой Ленька Сидоров! При советах все про коммунистические идеалы верещал и все у кормушки сидел! А как струхнул, когда в Дом литераторов Ельцин пришел выступать! Ельцин тогда в опале был у парторганов… Ребята из литинститута рассказывали, как он убегал из Дома прочь, на ходу ширинку застегивал, чтоб только комначальство его поблизости с Ельциным не увидело. А пришли к власти демократы — вылез в первые ряды, пошел лизать демократические зады, Ельцина воспевать — и стал аж министром культуры! Или взять шайки-лейки из издательств. Они же только и делали при Советах, что друг дружку издавали. Кто в редакторах сидел в «Московском рабочем», тот издавал редакторов и прихлебателей в «Советском писателе» и наоборот. Вот кто мечтает вернуть советскую власть, ту, конечно, когда им опять позволят барахло всякое сочинять и издавать, орденки и медальки на брюхо вешать. Им честная власть никакая не нужна! Многие из них, эти шаечники, и сейчас при сладком куске кучкуются, орденки друг другу чеканят!

— Не слишком ли вы категоричны? — звучит голос интервьюера. — Жестоки даже?

Андрей взорвался как граната:

— Я же им верил, поймите! Я всей этой московской и прочей писательской шараге с детства верил! Я думал, раз они такие правильные книги пишут, то значит и сами живут по совести! А они в душу мне наплевали! Лучше б я в эту Москву и не приезжал! Я же под их героев-праведников подстраивался, я же в танке в Чечне горел не за так, а за красоту жизни, за этих же самых писателей! А как столкнулся с ними лоб в лоб, е-мое… Жлобы в общем и целом! Вон тут, в Перебелкине… захватили внаглую общие дачи, словно свои кровные, а сами сдают квартиры в Москве за доллары! Бизнес! На крови, страданиях своих меньших братьев, которые не имеют, как они, клыков и когтей»! хотите по фамилиям? Бакланович, Гешоков, Келлер, Гуспенская-Шанина, Дуркевич…

— Хватит, хвати, а то мы далековато от темы уходим, от жизни и творчества Владимира Сергеевича! — остановил интервьюер.

— Да никуда мы не уходим! — взъярился Андрей, сверкая очами. — Тут стоим. Потому что Владимир Сергеевич совсем другой человек! Он вон сколько томов наворочал! Я его роман «Последняя пуля» взахлеб прочитал. Я над его «Миллиардерша приехала в социализм» хохотал изо всех сил!

— Да, да, да, да! — радостно, податливо всполошились и остальные поклонники творчества Михайлова, сидевшие за столом. А темноглазая девушка с крупным пунцовым ртом и черной родинкой над верхней губой проговорила нараспев, с украинским акцентом:

— Владимир Сергеевич знал даже Алексея Толстого! Даже Шостаковича! Он с Паустовским ходил вдоль реки Оки!

Андрей коротко и веско:

— Классный мужик Владимир Сергеевич! По всем статьям классный!

При этих словах он глянул на Ирину, а она — на него, словно бы в желании прочесть одобрение на лицах друг друга. Или мне это только почудилось? Я же все о своем, о своем…

На экране телевизора замела метель, завыла, застонала. У окна, лицом к метели, — женская фигура. Голос комментатора:

— Вечности нет для нас, живых людей… Но это так кажется. Вечность в нас самих, если мы умеем ценить и любить того, кто принес к нам счастье…

Метель сменяется колыханием белоснежной яхты на голубизне морских волн. На яхте, лицом к солнцу, — двое: Михайлов в белых брюках и белой рубашке и молодая его жена Ирина в белом кружевном, с огромной соломенной шляпой на голове. Шляпу она придерживает рукой за поля, а другой — обнимает своего любимого за талию. Улыбаются, смотрят друг на друга и снова в даль, которая, уж точно, сияющая…

Потом — он и она, держась за руки, поднимаются по лестнице, устланной пурпурной дорожкой, — идут на прием к… французскому премьеру. Вот и премьер с супругой. Ирина и премьерша целуются…

Мать честная! А дальше-то, дальше! Ирину и Михайлова принимает сам испанский король! Умереть можно от счастья! А каково было Ирине беседовать с Патриархом всея Руси! А вот чета Михайловых среди звезд американского кино, то есть в Голливуде! На Ирине прекрасное платье из черного бархата, обнажающее её плечи и спину почти до пояса, на котором особенно ярко сверкает бриллиантовая брошь… Уж, конечно, бриллиантовая, а то какая же…

Я, признаюсь, упивалась чужой жизнью, которая недоступна мне, как и миллионам других российских женщин. Я искренне изумлялась неожиданному и столь блистательному повороту Судьбы мало кому ведомой Ирины Аксельрод! Как говорится, из грязи да в князи!

Щипнул вопросец: «Она заранее знала, что с Михайловым вознесется в самые верхние слои атмосферы? Или сама удивилась, когда обнаружила, что автоматом попадает в сливки общества?»

Разумеется, после того, как эта оригинальная пара. С высокой горы наплевавшая на пресловутое общественное мнение, появилась среди нашего отечественного бомонда, впритирку к Ростроповичу, Глазунову, Вознесенскому и прочим, — у меня уже не было сил даже нашептывать про себя: «Ну надо же!» Лишь когда наш президент приспосабливал какую-то награду к лацкану «большого общественного деятеля и большого писателя», когда президент принаклонился перед Ириной, затянутой в бежевый, строгий костюм, чтобы поцеловать ей руку, я ахнула уже вслух: