Лилия Беляева - Игра в дурочку

— Что такое? — остановил он меня. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, — я затянулась сигаретой, и мой голос с хрипотцой был вял и равнодушен. — Просто Марина попросила фото забрать… Табидзе…

— Хорошо, что вы задержались, — вдруг произнес он. — Мне надо отдать вашей Марине конверт с… Пройдемте ко мне в кабинет!

Прошли. Я все потягивала дым из бело-кремовой трубочки.

Директор вынул из сейфа конверт:

— Возьмите. Здесь удостоверение на могилу. Мордвинова похоронила мужа на Ваганьковском. Там и её похоронили… Давно курите?

— С десяти лет, — соврала с долей наглядного самобичевания.

— Зря! — сказал. — Здоровье надо беречь. Нельзя со своим организмом обращаться кое-как… — он не нашел точного определения и закончил: — Я это вам как врач говорю!

— А вы и врач? — наивно вякнула я.

— В прошлом, — был ответ. — Имейте в виду — никакой наряд не способен привлечь мужчин к курящей женщине! Вы же молоды… «Целоваться с пепельницей», как говорится… мало интереса… Легкие, бронхи, сердце — их жалеть и жалеть надо…

— Спасибо. Я подумаю над вашими словами, — и пошла прочь.

Но он остановил меня:

— Зачем вы носите темные очки? Даже в помещении не снимаете?

О, ответ у меня был припасен, и я отозвалась без подозрительного промедления:

— Аллергия. Что-то цветет мне во вред. Отекают веки и краснеют глаза. Зачем же пугать людей?

— Чем пользуетесь?

— Тавегилом.

Это была дружелюбная беседа или все-таки допрос? Не поняла, нет. Но когда мы с Маринкой решили ловить попутку, я ей сказала:

— Ни слова обо всем, что было в этом доме! Мало ли… Вдруг шофер тоже в игре. Что-то мне очень не по себе. Потом все расскажу. Лучше перестраховаться, чем недостраховаться. Садимся, молчим, изображаем усталых девиц.

Так и сделали. Сели в машину к пожилому человеку. Конечно, трудно его и старенький «москвичок» заподозрить в связях с Домом, где сжигают людей ни за что, ни про что, потом рыскают в их комнатах-могилах в явном расчете, что полоумная старуха по-пиратски спрятала где-то здесь свои основные сокровища. И все-таки… Но зато он говорил почти без умолку и на очень полезную для нас тему:

— Вы из этого Дома? Где старые-престарые? Ох, как же это можно жить не в своей квартире и умирать в чужих людях! Ох, не дай Бог! У меня в одном таком доме сватья в няньках. Так, говорит, надо им, врачам-то, уморить какого старичка, либо же старушку, — у них это запросто, у них средства имеются. А чего им залеживаться, старым-то, если мест для других не хватает, а этим сто лет в субботу… Тоже понять можно, врачей-то… Но если меня взять — ох, не хотел бы с чьей-то помощью да на тот свет! Конечно, некоторые из них и в девяносто с твердой памятью, а другие и в шестьдесят под себя ходят… Не наубираешься…

Еще он ворчал насчет всякого рода «мерсов» и «чароков», которые мчатся сломя голову, потому что за рулем сидят молодые бритоголовые тупари, они же и бандиты, воры в законе. Это он не спустил белой иномарке, что вжикнула мимо, действительно, едва не задев его, судя по всему, леченый-перелеченый «москвичок». А закончил, подъезжая к Маринкиному дому, с едким беспомощным пафосом пенсионера:

— А чего ждать еще-то? Какой манны небесной? Лучше для простого, честного человека не будет! Это же арифметика для первого класса: власть ворует, грабит, так чего же другим-то, хватким, не хапать то и се? Вот и идет грабиловка по всему фронту!

Мы с Маринкой рассмеялись, пожелали дедушке доброго здоровья и вылезли из машины со своими сумками. А там, в Маринкиной квартиренке, где то и дело прикашливал Олежек, но не ныл, не сидел без дела, а подобно многим выздоравливающим детям, с усердием рисовал за своим детским низеньким столом…

Босой и угрюмый Павел угрюмо трудился неподалеку. Он писал натюрморт из овощей и фруктов. Избранные овощи и фрукты возлежали на столе, уже порядком пожухлые. Но мастер делал их свежими и аппетитными. Он почти не обратил внимания на нас. Так, глянул искоса и словно бы злобненько, и продолжал осторожно кисточкой слизывать краски с деревянной палитры.

Маринка поглядела-поглядела на своего хмурого, словно неродного мужа, который стоял в одних трусах синего цвета, небритый, с всклокоченными волосами, ничего не произнесла даже… Зато он упредил какие-то её припасенные наветы и, словно в отместку, заявил ядовито:

— Представь, за эту картину мне заплатят тысячу долларов. Если, конечно, она приглянется посреднику. Он повезет её в Испанию. В Испании сейчас ценятся такого рода картины под средневековье. И если так все пойдет — побегу километрами писать помидоры, огурцы, яблоки. Вот тогда ты перестанешь меня пилить… Богатых не пилят.

Маринка ничего не ответила. Я же поняла, что сей монолог предназначался мне, то есть совсем посторонней женщине в жутко ярком прикиде. Он меня не узнал.

Мы с Маринкой прошли на кухню. Я сняла парик, красный пиджак и прочее, сходила в ванну, вымылась с головой, которая вспотела под париком и чесалась, переоделась в Маринкин ситцевый халатик и вернулась к ней. Мы разом отхлебнули из кружек чай, разом взглянули друг на друга и расхохотались неизвестно почему. Хотя, может быть, потому, что сыграли задуманный спектакль вполне классно. Или потому, что мы обе, девочки-припевочки, с малых лет мечтавшие о красивых порханиях в балетных пачках или, на крайний случай о выходах на большую сцену в ролях Джульетты, Марии Стюарт, Анны Карениной и, естественно, о явлении энергичных красавцев-принцев с сияющими от любви к нам глазами, получили то, что получили, и не более того.

А так как мы оказались неинтересны мужской занятой половине дома, то решили никого не вовлекать в свои делишки, а самим разобраться с теми вещами-книгами, что принесли, вытащили их из сумок, разложили что по полу, что по столу, прикинули:

— Не густо.

То есть, конечно же, никто и не рассчитывал на то, что Маринке достанутся златые горы, но…

Я-то промолчала, а Маринка не стерпела и брякнула:

— Во какие мы с тобой стали барахольщицы! Печалимся, что после убиенной старухи нам мало перепало…

— Глупая! — рассердилась я. — Опять накручиваешь на пустом месте! Видела бы тех теток, которые шуровали в квартире Мордвиновой после нас! Как они копались в вещах! С какой алчностью хватали все, что плохо лежало! Ножом за плинтусами ковырялись! Вот жуть, так жуть! Как же они терпят, что все эти старые актрисы в драгоценностях ходят! Кстати, а где же драгоценности самой Мордвиновой? В коробке ведь одна дешевка…

— А ведь верно… Сливкин говорил, что у неё много драгоценностей. Разворовали, выходит?

— Во время пожара, — уточнила я. — Может, и пожар устроили, чтоб разворовать… Может, у неё был какой-нибудь драгоценный-предрагоценный бриллиант… Интересные дела…