Фридрих Незнанский - Прощай генерал… прости!

Юрия Матвеевича доставили в кабинет в наручниках — осунувшегося, растерявшего без остатка всю свою представительность, важность, внешнюю значительность. Был сутулый, почему-то худой и рано полысевший, этакий гриб-заморыш. А ведь каким крутым боровиком выглядел! Вот что значит забыть известный житейский принцип, особенно если тянешься к сомнительным предприятиям, — от сумы да от тюрьмы не зарекайся! А тут даже и не «сомнительное», а чистая уголовщина. Думал, пронесет?

Конвоир снял с него, по жесту прокурора, наручники. Серов неловко, как-то бочком пристроился на самый край указанного ему опять-таки жестом стула. Съежился, будто потолок сильно давил на него.

Турецкому не было его жалко. Он предупредил Серова, а умный человек, если у него рыльце в пушку, обязательно сделал бы вывод. Этот — не стал. И даже напротив — решил лично поучаствовать в преступлении. Мог ведь и не ехать с Александром Борисовичем, сославшись на любую причину. Но — поехал. И уж, во всяком случае, вовсе не для того, чтобы не дать бандитам окончательно расправиться с Турецким. Не мог им дать такого категорического указания Бугай, иначе Белкин прокололся бы. А этот, Серов, хорошо себе представлял, с кем он вместе проводит операцию по устрашению «важняка». Значит, все-таки мерзавец, а не оступившийся однажды человек, вынужденный потом жестоко расплачиваться за свои давние ошибки.

Все это как бы промелькнуло в голове Турецкого, но на лице его совершенно не отразилось. Он смотрел на Серова, будто на пустое место. Нейтрально, без выражения, никак. Без жалости и внутреннего торжества, которое в таких случаях все же бывает видно. И это обстоятельство, кажется, заметил Серов. Он еще больше ссутулился, хотя, подумалось, что дальше уже и некуда. А оказалось, что острое желание человека стать почти невидимым иногда близко к исполнению. Это ж как самого себя презирать! Или снова — мимикрия? Да черт с ним! Только вот из-за этого мерзавца теперь придется расформировать всю оперативно-следственную группу. Если руководитель оказался преступником, как можно с ним работать? Вот так: найдется одна сволочь, а позору на всю Россию…

Подумал и усмехнулся — одна! Это ж додуматься… А чем они все сейчас тут занимаются?..

Он без всякого интереса слушал вопросы Фадеева и ответы Серова, но их смысл совсем не занимал Александра Борисовича. Даже пугливое и робкое заявление Юрия Матвеевича о том, что он уже — за одну ночь, надо понимать! — успел глубоко раскаяться и теперь буквально клянется искренно сотрудничать со следствием. Говорил торопливым и просительным тоном, а сам все-таки нет-нет, а искоса, этак затравленно, «зыркал» на Турецкого, будто ожидал от него какого-то неожиданно опасного для себя выпада.

Александру Борисовичу надоела эта демонстрация, и он решительно поднялся.

— Я, пожалуй, поеду, Борис Сергеевич? — Он ладонью похлопал себя по нагрудному карману, куда положил постановление об обыске и задержании Балданова. — Да? Не буду терять времени?

— Разумеется, — словно спохватился прокурор. — Я тоже сейчас закончу, — он небрежно кивнул на Серова, — и переговорю с Иваном Ивановичем. Вам же потребуется?

— Да уж, своими силами вряд ли на этот раз обойдусь! — Он выразительно посмотрел на Фадеева.

— С Богом! — улыбнулся ему прокурор и сразу стер улыбку с лица, повернувшись к арестованному…

Бурята брали с боем…

Едва перед арестованными сотрудниками частного охранного предприятия «Аргус», которых легко опознали при задержании сами омоновцы, даже без участия Александра Борисовича, возникла дилемма — сдавать или не сдавать Бурята, как проблема немедленно разрешилась в сторону — «сдавать». Видно, его здесь хорошо знали, терпеть не могли, боялись и никакого почтения к его киллерским талантам не испытывали. Но одновременно и полагали, что лучшим вариантом был бы тот, когда разыскиваемый оказался бы уже трупом.

Сотрудники Оперативно-розыскного бюро Службы криминальной милиции установили наблюдение за теми объектами, где, по соображениям Турецкого, мог бы объявиться фигурант. Собственно, таких было два — шикарный особняк Николая Степановича Бугаева в элитном поселке на берегу Енисея и «резиденция», которую сибирский олигарх уже также считал своей собственностью и где проводил немало времени.

Там однажды Александр Борисович и видел Балданова. И хорошо запомнил его, в общем, неординарную внешность.

Не прошло и двух дней, как ему доложили: есть! Бурята засекли именно возле «резиденции», когда там же находился и Бугаев. А затем уже за ним установили плотное наблюдение и наконец выяснили, где он проживает. Брать решили по возможности бесшумно, желательно, без посторонних свидетелей и лучше всего там, где нет вообще народу. Подозревали, что Бурят вооружен и без боя не сдастся, значит, могли появиться и ненужные жертвы.

Балданов был, конечно, потрясен, когда увидел, что ОМОН обложил неприметный частный дом на окраине города, в котором он предпочитал отсиживаться. Нору его, так сказать. Правда, в последнее время Миша не боялся себя обнаружить. Он чувствовал, что после блестящей операции с устранением губернатора на него снова снизошло благоволение Бугая. А вместе с этим — и гарантии безопасности.

А ведь было дело, когда сильно покачнулось. С Ващенко у него не совсем ладно получилось. Засветился, да так ярко, что едва не пришлось лыжи смазывать. В розыск даже объявили! Но — обошлось. Деньги всегда были силой, а большие — почти законом. Зато теперь — без проблем.

Нынче никому уже не надо объяснять, кто в крае настоящий хозяин. А все те, бывшие горячие сподвижники, которые после похорон на Новодевичьем, в Москве, стали проявлять небывалую активность, включаясь в новую выборную кампанию и надеясь подвинуть опустевшее губернаторское кресло исключительно под собственную задницу, — эти никакого уважения не заслуживали. Ну пошумят, может, даже постреляют друг в дружку, для создания имиджа, а потом все равно падут в ноги хозяину. Куда им без него, когда весь огромный край в руках?

И вдруг вот такая досадная оплошность! Но кто навел?

Нет, сдаваться Бурят и не собирался. Напротив, он был абсолютно уверен, что и хозяин его не сдаст. И он, спешно набрав нужный номер, почти паническим голосом сообщил Николаю Степановичу, что его обложили, словно волка, со всех сторон, и выхода нет, остается ждать помощи. Впрочем, последнего он мог и не говорить, поскольку знал, что его не оставят.

А хозяин просто поразил его встречным вопросом:

— Что, совсем никакого? — И голос его был спокоен и даже равнодушен… до ужаса. — Нет, говоришь, выхода?