Фридрих Незнанский - Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова

«Та-ак, хорошо, — рассуждал Грязнов. — А что тогда во-вторых?»

Не случись того, что тигра на пожаре обнаружил Шаманин, о чем сразу же рассказал Безносову, и не случись того, что сам Безносов обнаружил свой карабин на лесосеке у Тюркина…

Вот и выстроилась вполне ясная логическая цепочка, которая и подтверждалась арестом начальника стожаровской охотинспекции Иннокентия Безносова.

Причем обвинение было выдвинуто сразу по двум статьям Уголовного кодекса России. Умышленное убийство уссурийского тигра, давным-давно занесенного в Красную книгу и за убийство которого грозит вполне реальный срок с дальнейшим отстранением от данного вида работы, и предумышленное убийство все тех же Тюркина и бригадира лесорубов Евтеева, которых он якобы уложил, чтобы скрыть тем самым свое преступление.

Что и говорить, круче не придумать.

И уже обращаясь непосредственно к Губченкову, Грязнов спросил:

— Меня интересуют взаимоотношения между твоим хозяином и Безносовым. Они ладили между собой?

— Что-о-о? — Сохатый, по-видимому, поначалу даже не понял вопроса. — Ладили ли они между собой?..

Казалось, его удивлению не будет конца.

— Спрашиваете, ладили ли они промеж собой?!

Он вдруг рассмеялся густым, гортанным смехом.

— О чем вы говорите?! Они же враги страшенные! И я еще удивляюсь, как это Безносову удается до сих пор топтать земельку. Они же…

И он даже руками взмахнул, не в силах подобрать нужного сравнения.

Грязнов уже догадывался, что не так уж все и просто во взаимоотношениях стожаровского «хозяина» и главного охотинспектора, о котором он был наслышан как о неподкупном человеке. Он по себе лично и по своей работе в Пятигорье знал, что для каждого мил не будешь, тем более для таких людей, которые мнят себя едва ли не полновластными хозяевами регионов и которым дозволено буквально все. Но такую сильную ненависть, что даже у Сохатого слов нужных не нашлось?..

С одной стороны, Сохатому вроде бы и ни к чему наговаривать на Шкворня, и в то же время нельзя не учитывать факт мстительной ненависти Сохатого к своему хозяину, из-за которого ему грозит сейчас по меньшей мере лет пятнадцать строгого режима.

— Что, не верите? — усмехнулся Сохатый, догадавшись о противоречивых чувствах Грязнова. — Думаете, небось, наговариваю на него? Не-е, мотнул он головой, и его скулы покрылись бурыми пятнами, — не наговариваю.

Он замолчал и обреченно отмахнулся, словно устал доказывать общеизвестные истины. Однако его уже распирало желание высказаться, и он произнес, раздувая ноздри:

— Не верите, что Шкворень спит и видит, как бы замочить Безносова? Ваше право, не верьте. Но то, что он уже несколько раз пытался сковырнуть его с должности, об этом знаю не только я. Того же Мотченко спросите, скажет.

Сохатый вновь попросил разрешения взять сигарету, и пока он прикуривал, выдавая тем самым свою нервозность, Грязнов испытующе смотрел на него. В общем-то, все становилось на свои места, и то, что наговорил здесь Сохатый, правая рука стожаровского «хозяина», ложилось в русло уже сформировавшейся версии.

— Сковырнуть с должности, чтобы поставить своего человечка? — спросил Грязнов, когда Сохатый наконец-то сделал новую затяжку и даже расслабился немного.

— Ну! — кивков подтвердил Сохатый, стряхивая пепел в собственную ладонь.

— И что, у него есть подходящая кандидатура?

— Ну! — подтвердил Сохатый. — Какой-то дружбан Шкворня. Уже год сидит в Хабаровске, дожидаясь команды.

Теперь настала очередь последнего вопроса, который можно было бы и не задавать:

— А с чего бы это вдруг у Шкворня такая ненависть к Безносову?

Сохатый удивленно уставился на Грязнова.

— Так он же ему дело делать мешал! И чтобы завалить парочку заказанных медведей или той же рыси для шкуры или чучела, ему приходилось такие петли по тайге накручивать, что не приведи Господь. А это, сами понимаете, время и деньги, причем немалые…

Мотченко оставался верен своей пунктуальности, и без четверти девять его отяжелевшая фигура с оплывшими плечами застыла на пороге кабинета. Кивнув Грязнову, который тут же поднялся из-за его стола, чтобы освободить место, он пробормотал нечто похожее на «Ну и что? Как жилось, как можилось?» — и, не дожидаясь ответа, прошел к сейфу, на котором стоял графин с водой. Наполнил граненый стакан, чуть ли не залпом осушил его до самого донышка и только после этого повернулся к Грязнову.

Чувствовалось, что майор не в своей тарелке, и Грязнов не удержался, чтобы не подковырнуть с долей сочувствия в голосе:

— Что, Гаврилыч, перебор вышел? Сушняк долбит?

— Если бы сушняк, — буркнул Мотченко и, слегка отпустив галстук, тяжело опустился в свое рабочее полукресло.

— Что, еще случилось чего?

— Потом, — не очень охотно отозвался Мотченко и уже в свою очередь спросил: — А у тебя-то что? Надеюсь, по душам потолковал с нашим приятелем?

Он произнес «приятелем», и это вновь не могло не насторожить Грязнова. До нынешнего утра Губченков был и оставался для майора Мотченко Сохатым, а сейчас — «приятелем»… К тому же эта его мрачность.

«Впрочем, — сам для себя решил Грязнов, — надо будет, он сам расскажет о своих проблемах». И вкратце пересказал Мотченко свой разговор с Сохатым, акцентируя наиболее важные, по его мнению, моменты. Рассказывал и исподволь наблюдал за реакцией начальника милиции, который даже и не пытался скрыть своей угрюмости.

Все это не было похоже на того майора Мотченко, которого он знал и с которым успел сдружиться, и в то же время это его состояние было вполне объяснимо. Сохатый топил своего хозяина, олигарха местного розлива господина Шкворня, общественника, благодетеля и мецената, который уже метил в кресло главы районного управления. И тем самым высвечивал его истинное лицо. А подобный поворот событий становился для начальника Стожаровского отделения милиции едва ли не форс-мажорным. Во-первых, при подобном раскладе он должен был расписаться в собственной близорукости и непрофессионализме, что уже могло стать поводом для рассмотрения вопроса о служебном несоответствии. А во-вторых, что тоже не менее важно, — еще неизвестно, как воспримет это известие стожаровская «элита», добрая половина которой тяготела к дружбе со столь влиятельным и политически перспективным человеком, как Осип Макарович Шкворень.

Закончив рассказ, Грязнов прицелился взглядом в угрюмо набычившегося хозяина кабинета и после затяжного молчания произнес:

— Послушай, Афанасий Гаврилыч, я тоже не первый день замужем и все прекрасно понимаю, но давай-ка посмотрим правде в глаза. Наш дорогой товарищ Шкворень…

— Ты о Сохатом? — с той же угрюмостью в голосе перебил его Мотченко. — Так все это надо проверять и перепроверять. Но дело даже не в этом.