Кейт Аткинсон - Чуть свет, с собакою вдвоем

— Трейси, — сказал Барри, — ты это что удумала?

— Да ничего.

— Я не сказал, но этот Джексон непонятный спрашивал про Кэрол Брейтуэйт.

— Кэрол Брейтуэйт? Слушай, Барри, мне пора. Я тебе потом позвоню. — Она захлопнула телефон и заорала девчонке: — А ну стой! — поскольку та взяла двадцатку и намылилась линять.

Девчонка неохотно возвратилась, за ней подтянулась другая и, увидев Трейси, сказала:

— Трейс, как делишки?

— Да просто восторг, — ответила Трейси. — Тихо у вас сегодня, а?

— Спад. И крэковые на ходу подметки рвут. Полный стриптиз плюс секс за десять фунтов. Теперь не то, что прежде.

И Барри так говорил, и Гарри Рейнольдс. Может, Трейси что-то пропустила — ей-то кажется, что вокруг все то же самое. Богачи богатеют, бедняки беднеют, повсюду дети проваливаются в щели и исчезают без следа. Викторианцы этот мир тотчас бы признали. Ну, люди чаще смотрят телевизор и больше интересуются звездами, вот и вся разница.

— Да, ужасно, — сказала Трейси. — Все дешевеет. Я, вообще-то, Келли Кросс ищу.

— Мамусю? — переспросила молодая.

Боже праведный, подумала Трейси. Этот круг что, вообще не разомкнуть? Всеми нервами она ощущала, что сзади сидит Кортни. А это, значит, ее единоутробная сестра? Такая судьба грозила бы девочке, если б Трейси ее не спасла? Женщина постарше — Лиз, если память не изменяет, — вгляделась в нутро машины.

— Твоя? — спросила она Трейси, задумчиво посасывая сигарету.

— Не совсем, — ответила Трейси.

Что толку с этими двумя придуриваться? Что они сделают — побегут к ближайшему полицейскому на нее стучать?

— Красивое платьице, лапуль, — сказала Лиз, и Кортни в ответ махнула ей серебристой волшебной палочкой, словно папа римский благословением осенил.

— Вы ее раньше видели? — спросила Трейси.

Три женщины внимательно оглядели ребенка на заднем сиденье. Та уже наполовину сгрызла яблоко и теперь замерла посреди укуса. Красное яблоко, съеденное Белоснежкой. Яблоко и палочка, держава и скипетр ее суверенного королевства.

— Нет, прости, — сказала Лиз.

— Не-а, — к облегчению Трейси, поддержала молодая.

— А имя у тебя есть? — спросила ее Трейси.

— Не-а.

Трейси посмотрела на нее снова. Fille de joie , [127] Зд.: девица легкого поведения ( фр. ). вероятность насильственной смерти в сорок раз выше, чем у других представительниц ее пола. И что тут сделаешь? Да ничего.

— Нет, ну правда, — сказала Трейси. — Как тебя зовут?

— Шевонн. Ше-во-два-эн, каждый раз приходится по слогам, заебалась уже. Это ирландское.

Девчонка умеет писать, пускай только собственное безграмотное имя. Келли Кросс до того тупа, что не могла написать правильно даже «Шуван». У Келли мать ирландка. Финула. Трейси так давно работает, что на ее глазах сменилось три поколения проституток. «Черномазая как есть», — говаривал Барри. Для Барри один черт — что негры, что цыгане, что ирландцы, все одинаково плохи.

Трейси повернулась к Лиз:

— Дашь мне адрес Келли?

— Она жила в Ханслете.

— В Хэрхиллзе, — встряла Шевонн. — Но за так ничё не будет.

За адрес Келли Кросс Трейси уплатила еще двадцать фунтов.

— А теперь обе отъебитесь, — велела она.

На Бат-роуд свернул серый «авенсис», перед носом «ауди» съехал с дороги и припарковался во дворе какого-то заброшенного склада, порушенного осколка недвижимости. Чуток многовато совпадений. Трейси присмотрелась, ища розового кролика, но машина стояла слишком далеко — не разглядеть.

— Опля, — сказала Лиз, и belles de jour [128] Дневные красавицы ( фр. ). заковыляли к «авенсису».

— Вот серая машина, — услужливо сообщила Кортни.

— Да, лап, я уж вижу.

Трейси остановила машину в переулке на задах. Заглушила мотор, выбралась, отстегнула Кортни. Дом Келли Кросс — последнее место на земле, куда охота вести ребенка, но выбора нет — не оставишь ведь ее одну в машине посреди сомнительного переулка. С той минуты, когда увидела Келли Кросс в «Меррион-центре», Трейси непрерывно делала выбор — шла бесконечной чередой развилок. Рано или поздно упрется в тупик. Если еще не.

Келли — единственное, что связывает Трейси с Кортни. Избавишься от Келли — оборвется цепочка улик, которая выводит к Трейси. И останутся лишь Имоджен и ее дочка Люси. И Трейси не придется до конца дней своих оглядываться через плечо. Кокнуть Келли Кросс. Соблазнительна сама аллитерация. Сердце неприятно заколотилось. Перерезать ниточку, связывающую Келли и ребенка, Келли и Трейси. Выковать новые ужасные узы, но вычеркнуть претензии Келли Кросс. Кто подготовлен к убийству лучше полицейского?

Калитка на задний двор была открыта. Дворик маленький, мусора столько, что рискуешь приступом клаустрофобии, — старая стиральная машина, задрипанное кресло, черные мешки для мусора, внутри бог знает что. Окна замызганные, потрескавшиеся, затянуты рыхлой паутиной, в паутине мухи. На облупленной краске задней двери скотчем наклеена бумажка — полуграмотной рукой выведено «Кросс». Дверь такая, будто ее не раз вышибали ногами. Трейси вздохнула. Многие годы в полиции она стучалась в такие двери.

И не получала ответа.

Она снова постучала, громче, как положено полицейскому. Ни звука. Осторожно толкнула дверь, и та открылась. В триллерах по телевизору это всегда зловещий момент — за открытой дверью не бывает ничего хорошего, — но, по опыту Трейси, открытая дверь, как правило, означает, что кто-то позабыл запереть.

Дверь вела прямо в кухню. Трейси опасливо ступила внутрь и сказала:

— Келли?

Отчасти она ждала, что Келли вылетит из-за угла, вереща, как банши. Один шаг, другой, и тут она сообразила, что Кортни идет за ней по пятам, словно они играют в «тише едешь — дальше будешь».

— Побудь здесь, лап, хорошо? — сказала Трейси.

Еще пара шагов в кухню, девочка по-прежнему идет следом. Трейси выволокла стул из-за стола:

— Посиди. Только ничего не трогай.

Трейси включила свет. В полицейских триллерах свет не включают. Наверное, чтобы не нарушать атмосферу. Ничего, без атмосферы обойдемся. Не кухня, а угроза здоровью. Припадочная флуоресцентная лампа явила взору пищевые контейнеры из фольги, грязные кастрюли и сковородки, сгнившую еду, прокисшее молоко, и все это подернуто вонью алкоголя и табачного дыма.

— Келли? — снова сказала Трейси, выдвигаясь в коридор. По пути она включала свет. Снаружи сумерки, но сумрак в доме гуще.

Комнатушка на задах. Вся забита коробками, содержимое вываливается — главным образом одежда, только на шодди и сгодится. Дальше гостиная, если это слово уместно. Хуже и не вообразишь. Пустые сигаретные пачки, грязные тарелки, опять контейнеры навынос. Пустые бутылки и банки, из-под диванной подушки торчит шприц, все загажено, все запущено. Трейси читала о Лидсе девятнадцатого века — нищета, непередаваемые условия жизни фабричных бедняков. В нечистотах по колено. Так вот здесь примерно то же самое.