Владимир Югов - Человек в круге

Как получилось? Не знаю, но все по правде получилось.

Перед этим днем мне полковник Шугов приказал: чтобы бобика подготовил, потому как поедем на заставу. Я все знал. Документы все чин чинарем прошли и по мне. И я не знаю, как вести себя, чтобы все учесть. Ведь у меня мама и сестренки. И разве я виноват, что он под вечер, в темноте, сказал, что я немного поразомнусь. И пошел в темноте. И пошел через полосу. Я подумал, что сейчас вернется — что-то у начальника свое, на уме. Может, кто новый тут должен пройти, наш. И что там готовится это. А он, полковник Шугов, за это несет полную и соответствующую ответственность.

Он шагнул небыстро, а так же, как шагал до этого. И я вначале нисколько не насторожился. Я ему крикнул уже сразу:

— Павел Афанасьевич!

Он учил меня так называть себя. И я назвал его так, очень гордясь таким доверием.

Но доверие оказалось подмоченным. И я это еще не понимал.

Я ему крикнул:

— Стойте!

А он все шел и шел, не оглядываясь. Тогда я стал поначалу вверх стрелять. Вы спрашиваете, как же я сразу не стрелял ему в спину. А если бы он не был шпионом, а выражал себя так, как при службе? Что бы со мной было? Ведь у меня мамка и сеструшечки родные. Вы вникните в это и поймете, какое мое теперь состояние. Вроде всему я научился, а убить человека, убить своего полковника в спину, не смог…»

Что я испытывал, пока читал это письмо? Я испытывал чувство нового страха. Жил человек, старался быть честным и искренним, нес отлично службу, выучился на шофера, чтобы помогать и матери, и сестрам, и вот так все закончилось. Правый и скорый суд. И — нет человека. Нет больше кормильца матери, сестрам.

Конечно, сестры подросли уже, они и сами себе зарабатывают, поди. Но мама… Мама, которая всегда, как и моя мама, ждет кормильца, она никогда не забудет, что случилось с ее сыном Петей Смирновым. Что ей написали? Расстрелян? Или… Что-то такое, что, мол, попал в ситуацию, где единственно возможный выход — смерть?

Я тщательно спрятал письмо в моем комсомольском сейфе и пошел в дом к Мамчуру. Он жил в центре города (если считать пять-семь домов тут, да штаб дивизии). Я постучал к нему в окошко. Он узнал меня и открыл дверь.

Майор пил чай. Супруги его не было, я знал, что она уехала к маме рожать очередного мамчуренка.

— Садись, — пригласил майор и подвинул в мою сторону стул.

Я сел. Помолчав, сказал:

— Зачем вы дали мне только этот документ? Я его прочел. Есть ли у вас документы о сержантах заставы?

— Есть, — кивнул головой Мамчур. — Ты будешь писать что-то опять в верхи? Или это нужно для твоей работы?

— И для этого. И для того.

— Нет, я дам тебе лишь для твоего творчества. Ты довообразишь и напишешь документальную ли, художественную ли вещь, в коей будет все это, нежно, как говорится, — оскалился, — увязано. Лады?

Я кивнул головой.

Мамчур достал из своего портфеля новую папку и, подойдя ко мне, глядя пронзительно в глаза, произнес:

— От себя отрываю. — Кивнул на портфель, добавил: — Все — тут ношу. Ты знаешь — безопаснее. Здесь не будут шмонать. Станут искать в квартире.

Я разочаровался в этой папке. Тут шли лишь перечисления: кто привлекался еще по делу полковника Шугова. Это на первом листке. На втором говорилось о Павликове, начальнике заставы. Ничего нового. Куркуль. Заботится лишь о собственной шкуре (если считать «куркульством» настоящую заботу командира о своих подчиненных). Потом перечислялись фамилии сержантов. Семи сержантов. Шаруйко, Матанцев, Веселов, Брыль, Кожушко, Семенов и Давитошвили. Они были названы лишь по фамилии. Ни данных, ни каких-либо сведений.

— И это все? — Я просмотрел папку тут же, при Мамчуре.

— Мало?

— Не скажу, что много.

— Тут очень много, если хорошо подумать. Ведь, прикинь, впервые названы настоящие фамилии.

— Но есть же список личного состава в…

— В архиве? И вас туда допустят? — Мамчур тут же перешел на «вы».

— Есть в отряде.

— Отряд полностью расформирован. Все офицеры отряда выведены из практической службы.

— Как это понять?

— Они уже не пограничники.

Я задумался: как же тогда должен искать имена, отчества сержантов?

— Ты правильно подумал. Уверен, ты не упомянул в своих письмах их имена. Теперь ты можешь сослаться на этот документ, который у тебя на руках, и сообщить их фамилии. Иначе любой комиссии долго искать каких-то там сержантов, бывших пограничников расформированной и разогнанной заставы.

Я тут же укусил майора:

— Вы же дали мне для творчества…

— Для творчества я держал бы это все у себя… Ты вот лучше что запиши! Откуда были призваны сержанты. Шаруйко — Киевская область, Мироновский район. Шаруйко с 1928 года, призывался уже после войны. Под оккупацией не был. Оттуда же, вы сами знаете, в пограничные войска не брали. Он один из того района, все остальные, с кем призывался, в воинских частях. Далее, Матанцев из Сибири, Красноярский край. Больше о нем ничего не знаю. Матанцев после ареста сопротивлялся. Поэтому загнан далеко, трудно отыскать. Тем более, фамилия Матанцев в Сибири нередка. Веселов из-под Москвы, город Электросталь. Записал? Брыль и Кожушко с Украины, Днепропетровская область. Я тебе сказал по поводу Шаруйко. Что, мол, под оккупацией, кто был, не брали. И что Шаруйко — единственный. С этими двумя с Украины — Брылем и Кожушко — мне непонятно что-то. Шли они вроде потом по переводу. Но больше тоже не знаю. Семенов — ленинградец, там живут его родители. Они уже спохватились и настойчиво разыскивают сына: писем-то нет! Давитошвили — тбилисец.

Я записал все.

— Приговора вы не видели? — спросил Мамчура.

— От восьми до двенадцати лет. Четырнадцать лишь Матанцеву. Я уже тебе сказал, почему. За строптивость. Матанцев отказался признать вину…

Дома меня (я уже жил в маленькой комнатушке, но отдельной) поджидала странная женщина, назвавшаяся артисткой. Я обычно активно следил за культурной жизнью своего городка на краю пропасти. В последнее время у нас появился поэт, которого Прудкогляд взял в литсотрудники, Петя Петров — с коломенскую версту ростом, шумный, напористый. Ему отдали «культурную часть» для освещения, они вместе с редактором вытаскивали из календаря очередную биографию, тискали ее, чуть подправив, в газету, обижаясь на меня за каждую крупную публикацию в республиканских и центральных газетах. Я потому и не обратил внимания, что к нам приехал какой-то филиал какого-то театра или какой-то филармонии. Вероника Кругловская представляла этот филиал ролью чтицы-декламатора. Оказывается, она жила непосредственно рядом с Еленой Мещерской совершенно случайно, где-то в «сферах» не слишком и низких.

Мне было приятно получить из рук чтицы пахнущий теми сказочными духами конверт. Он пришел быстро. Потому что чтица-декламатор, вся ее труппа летела до Ташкента самолетом, а из Ташкента их перебросили на военном транспорте, посадив на новом «вашем аэродроме», здесь, поблизости.