Владимир Югов - Человек в круге

Я пошел за ним, часовой пропустил нас, как только мы показали документы. Я Железновскому по дороге сказал:

— Про Ковалева я знаю не только от тебя. Ты многое уже забыл.

— Ничего я не забыл. Оглоушенный я. Всем, всем оглоушенный!

Железновский схватил меня за руку и потащил за собой. Мы оказались вскоре у небольшого заборчика. Я заметил там холмики.

— Вот они лежат, — залаял Железновский. — Павликов, Смирнов, замполит… Ты не веришь? Не веришь и тому, что я участвовал? Участвовал. И Шмаринов участвовал. Но ни Шмаринов, ни я не стреляли. Стрелял Ковалев.

Я сжал кулаки:

— Заткнись! «Я участвовал, но не стрелял!» Так вам и верят!

— А ты возьми и поверь. Хотя бы ты поверь. Потому что я правду говорю.

— У нас не подают, Игорь. У меня — тем более. Я по листикам это изучаю. И на каждом листике — кровь, кровь!

— Если бы еще детали тебе подбросить… Детали… Ты бы… Ты бы на моем месте чокнулся!

— Ну подбрось эти детали! Ты же их прячешь… Расскажи что-нибудь вот из всего этого, здешнего! — Я показал на холмики.

— Ты знаешь, как женщины унижаются, когда их хотят к стенке ставить, а в пятидесяти метрах дети кричат?

— Павликовой дети?

— Догадался!

— Ну и…

— Что ну и? Они унижаются пуще, чем их мужья…

— Когда это было? Когда я привез Павликову? И старшего лейтенанта Павликова уже не было?

— Правильно рассуждаешь. Уже холмики стояли, когда Ковалев… Да он с ней… И при нас…

— Врешь ты! Почему же ты не застрелил его?

— А ты мог бы тогда в дивизионе по своим стрелять?

— Мог бы! Надо мной издевались!

— Ты что сумасшедший?.. Хотя… Ты действительно сумасшедший, если книжку о нем стругаешь!.. Ты помни, вонючий газетчик, когда ему в душу лезешь, чтобы вывернуть ее… Ты помни, что он тут делал с ней. И как она унижалась.

— Все, что ты говоришь, чудовищно! Чудовищно! Чудовищно!

Я помнил. Помнил. Еще я помнил и не забывал о главном: как Шугова довели до того, что он ушел добровольно туда, в тот еще Афганистан, который считался дружеским.

Первые показания полковника Шугова.

«Я прибыл сюда с иной целью».

Генерал Ковалев посылает убийцу, который идет к американцам с повинной.

Особое задание Железновского.

Самолет берет курс на Мюнхен.

Как его довели… Очень просто. Очень просто. В то утро, когда в городок приехал генерал Ковалев, подполковнику Шугову стало ясно: над ним нависла беда. На последнем курсе Шугов дал генералу Ковалеву бой. Пан или пропал! Шугов так решил на тот час после многочисленных бесед с подполковником Северовым. Однажды подполковник сказал — проговорился — о том, что Шугов во всей истории с листиками из Боевого устава как-то видится больше всех. Наверное, он был все-таки не таким заядлым служакой, этот Северов. Постоянно подталкиваемый всегда начинает протестовать. Ковалев был подталкивателем. И Северов вскоре вышел на него. Северов узнал по своим каналам, что жена Шугова ходит к Ковалеву. Ходит порой открыто. И что это, — решил он, — как не устранение мужа? Догадка его не подвела. И потому он сказал Шугову: надо защищаться — раз такое дело, раз он, Шугов, видится из курса по делу исчезновения злосчастных листиков больше других.

Шугов кинулся в омут. И если бы он даже уже не хотел плыть, его плыть бы заставили. Все уже покатилось по колее, разработанной системой. С одной стороны — враги того, кто пишет и ходатайствует о том, чтобы его защитили, с другой стороны — враги того, на кого пишут. Стороны раздувают дело, греют руки, оставаясь тайно незаметными. И бьют того, кто пишет. И бьют того, на кого пишут. Но в конце концов принимает решение всегда один человек. Всегда — один. Главный в цепи системы.

У генерала Ковалева оказалось немало врагов. Вторая комиссия, которая разбирала дело полковника Шугова, написавшего рапорт-заявление на генерала Ковалева (что-де он был пристрастен как председатель комиссии при проверке фактов похищения Боевого устава, что-де Ковалев лично заинтересован в наказании Шугова), придирчиво повернула вначале против написавшего. Тут вступили в бой враги Ковалева. Третья комиссия отмела все поклепы в адрес написавшего и обличила генерала Ковалева во всех смертных грехах. Тут вступили в бой враги Шугова. И четвертая комиссия посчитала, что в равной степени виноваты оба и, наконец, пятая комиссия впервые поставила вопрос о женщине, которая стояла перед этими двумя — написавшим и на кого написано. И уже завихрилось-закружилось. Генерал попал в такой штопор, в который не попадал никогда, будучи летчиком неплохого класса. Здесь посыпались его грехи. Грех за грехом. Страшные грехи. И если бы он не был генералом, а подполковник всего подполковником, если бы решение не принимал один главный начальник в системе — Ковалеву бы не сдобровать. Но таков уж финал разборов того времени — генерал побеждал младшего по званию в девяноста случаях из ста. Если это не убийство, конечно, совершенное генералом.

Шугов все же получил перед выпуском полковника, генерал даже не извинился. И ждал только случая, чтобы поставить новоиспеченного полковника на место. Многое сменилось в руководстве за последний тогдашний год, Берия шерстил кадры, ставил везде и всюду своих. И когда возник вопрос ехать с проверкой в дальний гарнизон, где полковник Шугов теперь исполнял обязанности коменданта, генерал Ковалев, окольными путями прознав о командировке, планируемой на южную границу, окольными путями выбил эту командировку и возглавил комиссию по проверке боевых пограничных объектов, а заодно службу засыла туда, за рубеж. Никто не знал, что еще Ковалев везет в своем секретом портфеле. Не знал никто, что он думает о встрече с женщиной, которая была какое-то время его.

Беда была в том, что Шугов работал и на службу засыла. И там, по информации, которую накануне получил Ковалев из верных рук, случилось два провала. За этот срок, что комендант отбыл здесь и случились эти провалы.

Утром полковник Шугов встречал комиссию. Лишь в последнюю минуту лично Берия назначил председателем комиссии генерала Ковалева. Шугову один из кадровиков, осевший в управлении, считавшийся другом, успел передать, кто едет в дальний пограничный отряд. Шугов не спал всю ночь. Он ничего не сказал жене. И теперь, когда Шугов встретился с Ковалевым, выглядел несимпатично, сонным и каким-то замедленным в действиях.

Ковалев всем подал руку, за исключением коменданта.

Он не сел в машину Шугова, а оглядев его молодцевато, повернул к машине второстепенного в отряде начальника. Никто не знал, что происходит. Потому что Шугов не докладывал, что произошло с ним в академии, когда прибыл в отряд и становился на партийный учет. Об этом знали кадры, об этом знало крупное начальство.