Владимир Югов - Гибель богов

За окном шумел лес: кедровые сосны, березовые рощи, расправлялись травы: купальница, кровохлебка, крапива… Акишиев встал, ему не спалось. Одел болотные сапоги, накинул брезентовый с капюшоном плащ и, чтобы никого не будить, пошел к месту, где лежал неподнятый лес.

Он прошел мимо сидящих под навесиком Метляева и Васьки Вахнина. Васька весело пытался врать, как он в позапрошлом году собирался строить межмикрорайонный общественно-торговый центр, рассчитанный на 30–35 тысяч жителей, возводится он, между прочим, в Харькове на Московском проспекте, близ станции метро, где Васька когда-то жил со своей первой женой. Ребенок у него там, мальчонка Славка. Понимаешь, в душу, язви те возьми, запало такое желание — хоть одним глазом поглядеть иногда на мальчонку. Он же мой!

Почти двадцать дней он там проишачил, жена его первая уже, конечно, живет с хахалем, а Славку — такая мстительная — отправила на лето в деревню. Скучно стало Ваське, жена в батистовом платье с вышивкой, в джинсовых босоножках, а хахаль ее в бархатном пиджаке, Ваське же ребенка собственного не показывают; хотя не знал он, долго ли будет жить в этом городе, дружок на работе успокоил: хороший левак укрепляет любой брак, и когда осыпались последние листы, запил он по-черному, один на один. Почему, как? Они живут, а Славка же тоже человек. Приходит он в жизнь, ничего не может, руки у него слабые, ноги у него слабые… Ну чего ты, Метляев, смеешься? Все ведь за него решают баба, с которой я не разведен, и ее хахаль в бархатном пиджаке. Славка-то, поди, хитрил — у него чуть что — слезы, в губки лезет целоваться. Немудро жизнь построена перед ними!

— Что же ты хочешь, чтобы он с тобой по здешним болотам таскался?

— Я? Я хочу, чтобы он в суворовское пошел. Загубят они его.

Акишиев специально замедлял шаги, гасил их топот, чтобы послушать Васькин разговор. Забулдыга. Вот тебе и забулдыга! В каждом — человек сидит, — улыбнулся про себя Акишиев, углубляясь в тайгу.

Дождь все сыпал и сыпал, хотя просветлело, уже и не такая мутная неразборчивость была вокруг. Вдруг в тишине что-то хрустнуло, Акишиев оглянулся. Тьфу ты, лешая! Стояла Нюша, тоже в болотных сапогах, в плаще и косынке. Она как-то в этой сумрачности помельчала, даже ростом вроде меньше стала.

— Ты чего? — спросил он.

— А я с вами, можно?

— Сама пришла и сама спрашивает: можно! Что я место занял все — иди!

— А куда вы?

— Как куда? На рекогносцировку.

— Значит, на разведку?

— Считай и так.

Пошли молча, он вышагивал, не заботясь о ней, но Нюша не отставала ни на пядь. Чего бы ей идти? — думал Акишиев о своем деле. — Лежала бы в тепле. Завтра ведь вставать чуть свет. Но ему было хорошо, неодиноко. Пусть идет. За мужиками-то тоже так вот шли по глухомани. Ведь шли же первые здесь когда-то. Упорства у них было ой-ой-ой! И бабы шли за мужиками. Теперь, гляди, край-то полнится делами какими… Спать-то и нам некогда! У него было какое-то особо приподнятое настроение: доехали, как птицы долетели, благополучно, схода и в бой бы!

Он давно уже рвался к работе. С директором они приезжали сюда, он кое-что прикинул и наметил, и сейчас хотел еще раз убедиться, что прикидка его не высосана из пальца — болотный мужик, Акишиев знал, что в прошлый раз не ошибся. Теперь он ее, прикидку свою, подбрасывал, как циркач, и так, и этак поворачивая ее в свою сторону. Рядом шла и что-то бормотала про себя Нюша. Ему стало еще хорошее, и он спросил полушутливо:

— Ты что шепчешь-то? Молишься?

— Ага, — засмеялась она грудным смехом. — Послушайте молитву-то! Неподвижно стояли деревья и ромашки белели во мгле, и казалась мне эта деревня чем-то самым святым на земле…

— Ты еще и стишки сочиняешь, девка.

— Да вы что? Это же Рубцов! Вы что, не знаете?

— Нас в армии учили другому.

— И этому учили, неправда!

Он остановился, удивляясь ее непримиримости и серьзности.

— А ну, а ну как, скажи еще, — и когда она, краснея, вновь выпалила ему этот куплет, он согласился: — Да, ты права!

— Правда, понравилось?

— Понравилось, — искренне признался он: что-то и на самом деле защемило от простых и незамысловатых слов.

— А я еще знаю, — обрадовалась она. — Хотите прочитаю? Правда, вы уж меня не ругайте, когда собьюсь…

— Валяй, — привалился он к кедрачу, закуривая. Лопату, которую нес с собой, воткнул в землю и на нее облокотился потом, внимательно Нюшу разглядывая.

Она покрасивела, ноздри как-то разошлись, стали резко-белыми. Ты, гляди, бабочка, — ахнул он.

— Как я подолгу слушал этот шум, когда во мгле горел закатный пламень! Лицом к реке садился я на камень и все глядел, задумчив и угрюм, как мимо башен, идолов, гробниц Катунь неслась широкою лавиной и кто-то древний клинописью птиц записывал напев ее былинный…

Что-то опять сжало Сашкино сердце, к горлу подступила какая-то сладкая тревога.

— Погоди, погоди! — перебил он. — Ты что-то читаешь, мать моя, такое, о чем я теперь же, когда шел, думал! О прадедах наших думал, ты уж извини, — он засмущался, — про ваш пол думал, — уже хохотнул. — Как шли, как делали… Ужасно это хорошо, а? Как думаешь? Оставили-то нам что, а? Замечательное, дева, оставили все!

— Это так тоже и писатель сказал, — восхитилась она.

— Да-к, выходит, верно. Писатель-то думы наши и подслушивает. Сердце у него — как локатор, ловит все хорошее.

Нюша стояла и с восхищением глядела на него.

— Вот, оказывается, вы какой!

— А какой?

— Замечательный. Ну право, право — замечательный! Можно я вас расцелую?

— Так целуй.

Она подошла на цыпочках и нежно чмокнула его в щечку. Место это обожглось губами, он вздрогнул и неистово привлек ее к себе, стараясь поймать ее большие губы.

— Ой, ой! — простонала она. — Не надо-о…

— Чего не надо-то? Чего? Чего ты боишься-то?

Она вырвалась и пошла от него.

— Погоди! Ты неправильно меня поняла! Погоди! Я ведь серьезно… Я и жениться… — Он говорил горячо и бессвязно.

Но она все шла, не оглядываясь. И так в молчании они прибыли к наваленному в ложбине лесу.

Лес мок в воде, но вода эта была местная, из реки не зашло и капли.

Акишиев был уже вроде иным. Вроде ничего не случилось. Он не хотел вспоминать, что было с ним всего-то несколько минут тому назад. Только про себя шептал: «Ладно! Ладно! Занимайся, Саня, делом! Все то — потом». Отмеривая шаги, вдруг направился в обратную сторону, к ближайшему озерцу. Он мерял, сколько же до него метров, и она, все еще недоверчиво глядя на него, шла за ним.

Она его поняла потом — вот здесь надо прокопать, к озерцу, а там, до реки-то — пятнадцать шагов! Ловко! Он решил вызволить этот лес волоком, по воде, но для этого — прокопать канаву. Сколько тут работы?

— Когда думаешь начать? — Нюша перешла на ты легко и непринужденно.