Владимир Югов - Одиночество волка

Козел выложил все замполиту. Было их пятеро, и всем им хотели пришить дело — мол, губят здоровье и не хотят южной дороги. Это они-то?! До чертиков надоела муштра, они рвались туда …

Зачем было трогать эту паскуду? Козла — не Степу, не других, забраковали. Духов загремел в тюрягу из-за «обувки» к лейблу и всякого дефицита. Духов просился: отправьте с ребятами, буду вечно обязан! Показательно — отправили к жуликам и ворам.

Степу и еще двоих убило на войне. Духов их не продал. Знал бы заложил. Может, остались бы живы? Козел ходит по городу оглядываясь, а Степа, Веня Копысов и Артык Джалалов лежат в жаркой земле дружеской нам страны. Лишь Духов с отбитыми почками и Коля Смолярчук обойдены смертью.

Ладно!

Самое-то страшное, что Духов и Волов — последний старшина Хатанзеева — служили поначалу в одной части.

В аэропорту у них проверяли документы. Вахитов — начальник тюрьмы приехал сюда лично. Он знал первого пилота Кожевникова и по секрету поведал ему: ушел среди белого дня здешний Духов. Три дня уж как ушел и ни слуху ни духу.

— Может, в болотах, — каюк? — У Кожевникова рябое лицо застыло: хотелось угодить знакомому.

— Не-е. — Вахитов без пяти минут пенсионер. Узнав о побеге Духова, говорят, сел в кресло и помельчал.

Почему-то пристальнее всего приглядывались к Волову. Вахитов и так и этак вертел его паспорт. Наконец, спросил:

— Где же ты родился-то? Чё тебя в наши края-то понесло?

Шут знает, где Волов родился, записан в Киеве. Мать рассказывала по-разному. То, мол, поехала поступать в техникум в Житомир и там встретила майора. Преподавал якобы военное дело. Рост у него был метр девяносто шесть, это мать точно помнит. Она говорила, что обожает мужчин крупных, устоять перед ними не может. Так и появился-де Сашка. По второй байке: вроде он инженер, у которого умерла жена. Все там было в счастье и в ладе. Инженер любил ее лучше, чем первую жену, не стеснялся об этом говорить.

В пять лет Сашка познакомился с новым материным сожителем. Это был не майор и не инженер. Невысокий ростом мужик, заросший какой-то мусорной щетиной. Дня через два принес Сашке велосипед. Не новый, но починить удалось.

Чуть ли не в первый день сожитель изрек:

— У нас, по нашей конституции, жизнь вольная. Все равны. А кто не пошел в гору, — тот не виноват. Виновата мафия.

Сожитель, слава богу, оказался знаком с мировой педагогикой, особенно выделяя японцев — воспитывают детей, не трогая, как мы, славяне. Что хочут, то и делают. Зато вырастают людьми. Иначе бы, как и мы, прогорели бы в трубу. Сожитель в сердцах однажды хлестнул кнутом и мать за то, что она ударила Сашку по голове.

— Дура! Хочешь елопом сделать? Как мы с тобой? Ударишь еще раз зарежу ночью!

Сожитель к тому времени определился как специалист: ездил на Орлике, крепкой лохматой лошаденке; несложное досталось ему в жизни дело — по утрам опоражнивать ящик с мусоркой. Мусору оказывалось не так и много. Дом, где жил Сашка с матерью, сожителем, а потом и с братиком Сережкой, был всего двухэтажный. Людские нечистоты сожитель вывозил через овраг, к яблоневому саду, и сбрасывал в специально вырытую экскаватором яму. Сашка иногда обгонял его уже не на том велосипеде, который подарил материн сожитель (тот он однажды пропил), а на другом, на взрослом. Дали ему в обществе «Локомотив», как перспективному. Тренер Мусин уверял — сделает из Сашки чемпиона мира.

У Сашки оказалось здоровье, чему страшно завидовал сожитель, с тоской обозревая свое безропотное, совместное с матерью создание, которое окрестили Сереженькой и которое уже в трехлетнем возрасте научилось мыть бутылки и банки, приносимые сожителем из дерьмовой ямы. Сожитель одно время забыл было японский метод воспитания, когда вольному воля, и захотел приучить Сашку к тому же. Взялся бы за бутылки из-под масла. Но Сашка догадался изъять у мужика из-под подушки кривой охотничий нож и, видно, научившись у него в случае с матерью, заорал дико:

— Убью, как приставать станешь!

С тех пор и велосипедил Сашка на казенном имуществе — когда хотел и как хотел. Сожитель понуро восседал на бричке, посылал пасынку вслед салют рукой — дескать, дуй своей дорогой, а мы с Сережкой сами управимся. Утром, правда, всегда вздыхал, нагружая в потертый донельзя рюкзак, такую же потертую сумку из чертовой кожи, тарахтящую посуду:

— Ты бы хучь братана подкачал, чемпион! Ить кровки вы!

Тогда водку продавали не в два часа. Да и очередей за ней не было. На сданные бутылки можно было поправиться. Что материн сожитель успешно и делал. Сашка, закончив восемь классов, поступил на мебельную фабрику, обучился специальности столяра — ему это нравилось, радость плясала в глазах, когда слышал смоляной запах стружки. Бригадир дядя Федя прищуривался и за Сашку, видно было, тоже радовался…

Приходя с работы, Сашка все чаще стал находить мать обеспокоенной. Оказывалось, что ее чудище после утреннего похмелья еще не возвращалось. Мать кричала, чтобы Сашка нашел его хоть под землей.

Чего искать-то? Чудище , чтобы не ползти домой по-пластунски, с помощью граждан, еще тогда лояльных к своим хмельным соотечественникам, забирался в давно облюбованный автобусный маршрут номер семнадцать. Автобус курсировал от метро «Большевик» до «Автовокзала» ровно 34 минуты. Сперва сожитель очухивался на третьем-четвертом круге, а когда Сашка стал частенько задерживаться на снятие чудища с маршрута, когда у него на носу была уже армия, и он этого чмура уже терпеть не мог, тот катался обычно до самого вечера.

Сашка брал его с последнего сиденья на остановке «Вторая линия обороны города». Сожитель, всякий раз боясь, что крепкий, под метр девяносто ростом, пасынок пнет его с досады натренированной ногой в живот — издохнешь насовсем, — жалобно заговаривал о скором конечном сгорании.

Умерла прежде, однако, мать. Умерла прямо на работе. Дом, в котором они жили, принадлежал совхозу. Город в последние годы вырос, от совхоза остался сад да парники, а остальное переехало в другую часть городской черты. Мать работала в парниках. Работа тяжелая, но денежная. Огурцы и помидоры воровал каждый второй. Это сожитель, дурак, мыл бутылки. А соседи его на глазах бухли от достатка. Кончалась власть помидоров, ранних огурцов — начиналась пора яблок. Дирекция совхоза давно плюнула на этот насиженный в свое время участок. Ее больше волновало широко развитое животноводство. Директор в скором времени получил звезду Героя за это высокоразвитое животноводство.

Сашкину мать в великой скорби и любви (никогда и никого не продала) проводили в последний путь. Говорили о легкой смерти. Ойкнула, повалилась, и бог прибрал. Материн сожитель сидел за длинным столом, соорудил его Сашка на дворе, недоуменно моргая глазами, не имеющими никакого цвета, и, видно, туго понимал, что его прежняя жизнь кончилась. Он не был на той территории прописан: мать не захотела ради него, Сашки, с ним расписываться. Сашка-то, — говорила она, — может, без нас действительно выйдет в люди.