Владимир Югов - Загадка мадам Лю

— Шути, малый. Шути, пока шишки все на тебя не свалились.

— Даже если я и признаюсь, в последнюю минуту откажусь. А тебя… Тебя я заложу. Коль мы с тобой учились, я тебе сделаю отвод. Скажу, что мы с тобой всегда были в контрах. Ты всегда носил за пазухой нож на меня.

— Мне поручили. И я своего добьюсь. Мне плевать!

Теперь все пошло по-другому после вмешательства отдела горкома. Васильев опять метнулся к матери Ледика. Что она теперь говорила, имело другой смысл. Сын тогда, после своего прихода спросил:

— Отец будет сегодня?

— Обещал, — ответила она, теперь припомнив, что при этом добавила: Ты хотя бы разденься.

— Ах, да! — ответил Ледик и засуетился , так как вначале пошел не к вешалке, куда можно было повесить его флотскую, не первой свежести куртку, а почему-то сразу к ванне. Но и в этот раз, уже при официальном допросе матери, она не могла ответить, «сколько он там пробыл, что делал, лилась или не лилась вода». Единственно, добавила твердо: «То есть, я не знаю: замывал он там свою одежду? Какую?» Она помнила, что он настоял на том, что встретит отца сам, у нарядной. Они придут, а тогда уже сядут за стол. Тут она стала напирать на то, что предлагала ему поужинать. Вспомнила, что спросила его: «Тебя там накормили?» На что он ответил не сразу: «Так накормили, так накормили!..» И эти слова были уже устрашающими. Значит, Ледик этим как бы сказал, что произошло?

«Зачем я это делаю? — спросила она Васильева и потрясла его своим же ответом: — У меня ведь хорошая общественная репутация»… Васильев поглядел на нее, она пристально на него. Четко эта женщина припомнила, как была на комиссии, когда Ледика брали в армию, а Васильева перекомиссовывали. «Что-то вы там натворили, и начальство хотело дознаться: не чокнулся ли Васильев в школе милиции? Было? Было, было…»

Васильев сразу перестал вести себя в их доме хозяином, он потом, после этого допроса, сказал Светлане Григорьевне: о чем беспокоиться? Ледик полностью раскололся , сказал, что убил Ирину из-за ревности.

Потом, правда, Васильев оправдывался: де, сказал так потому, чтобы его мама готовилась к худшему, без всяких надежд. В этот раз, после того, как Светлана Григорьевна сказала о комиссии, Васильев позволил поглядеть ей в другой раз на труп Ирины, который был теперь помещен в подвале ее же поликлиники.

Светлана Григорьевна мужу рассказывала: она не узнала лица своей невестки… Она хотела, чтобы Ледик поступил в медицинский. Там есть кое-какие знакомые, легко можно было сдать экзамены, зацепиться. «А ты протестовал: пусть мальчик сам выбирает себе дело! Не маленький! Голова на плечах есть! И вот «мальчик» выбрал поначалу шахту. Потом этот вонючий, прокуренный и прожженный в нескольких местах бушлат. Теперь наденет арестантскую куртку…»

— Ты уже говорила так, — угрюмо пробасил отчим Ледика и ее муж.

Было это еще перед приходом пасынка домой. Тогда день выдался для смены тяжелый, и он, Константин Иванович, не обрадовался, когда ему сказали, что вызывает начальник шахты. По мере того, как отбрасывал бытовые шахтные повинности — банька, врачебный осмотр ушей — не заклинило ли, все более наполнялся надеждой. Он понял, что надежда идет от сына. Предполагал: сегодня узнается — Леонид или позвонит, или приедет домой. По своей мужской логике Константин Иванович прикидывал, что сегодня у молодых наступит конец разборам и переборам. Придут к чему-то, найдут только им нужное. Или будут вместе, или разлетятся.

Эти три года, занятый донельзя на своей работе, конечно же, он переживал за все то, что делалось рядом и касалось пасынка. Казалось, права супруга, которая точила за то, что он дал волю тому. Волю выбора. Выбор в эти годы делают, как правило, умные родители. И если сын потом не попадает ни в какие истории, то не такие дурные, выходит, родители. А если он мечется, ищет свой путь, натыкаясь на общее равнодушие — какая же цена родительской опеки? Тем более, в такое смутное время…

Вроде все она предвидела и в другом. Ведь как уговаривала Леньку: пусть придет Ириша в поликлинику. Неужели под непосредственным руководством матери не сделали бы того, что должны были сделать? Не будет рожать! Ха-ха! Да таких, нерожающих, побывавших у них с первым абортом, ныне половина поселка! Это раньше дрожали над честью. Теперь она никого не интересует. Лишь бы все было аккуратно.

Леня настоял на женитьбе. Константин Иванович его поддержал.

После ухода из дому невестки было всполошился, но жена успокоила: побесится, и все станет на место. Чем мы ей не угодили? Стараешься, разрываешься, она же — фокусы!

Теперь, думал Константин Иванович, вышагивая к директору, — все станет на свои места. Ленька сам решит. Или так, или эдак. Тяжесть, которую носил Константин Иванович все последнее время, как бы спала, разбилась.

Начальник шахты, однокашник Константина Ивановича, Колька Селезнев, был в кабинете один. Он вышел из-за стола, поздоровался за руку. Потом закрыл кабинет на ключ и указал на стул, что был напротив: туда обычно садился, принимая важных гостей. Костя тут обычно сидел, когда они, чуточку поддатые, играли в шахматы, обзывая друг друга козлами, при неточных ходах или их затягивании.

Вся какая-то суетливая торжественность сразу стала для Константина Ивановича подозрительной, и он пока не садился.

— Сядь! — прикрикнул Колька. — Слушай, вот ты мне всегда рассказывал…

— Что я тебе рассказывал? — Свою смуту Константин Иванович сдерживал.

— Рассказывал о невестке. Что она на твое предложение вернуться, заявила — никогда! Что сын твой тряпка, маменькин сыночек…

— Погоди, ты к чему это?

— Нет, ты говорил мне об этом?

— Ну говорил!

— И она так тебе отвечала?

— Ну, так и отвечала.

— Видишь, — Селезнев, маленького роста пузырь, наперся своим животом в плечо Константина Ивановича, — а ты говоришь! И что, неправда? Ведь ты тогда сам выкинул со свадьбы того пакостника, который за женой твоего сына волочился еще пацаном…

— Ну, было и это.

— И что? Ленька твой — ни гу-гу? Не встрепенулся, не покачнулся? Ты когда-нибудь видел, чтобы он кого пальцем тронул?

— Не видел.

— И никто не видел. При такой-то силище!

Константин Иванович теперь только сел, заглядывая в хитрое круглое лицо друга.

— Чё ты темнишь-то? Жена, что ли, позвонила? Леньку встретила? Чё, он, буянит дома?

— Ага, буянит! Если бы… Он тебя пошел встречать. Гляди, у нарядной маячит…

Константин Иванович подошел к окну и поглядел.

— Не вижу… Ты его будешь агитировать к себе?

Селезнев встал и пробурчал:

— Подумаем.

Весь вид у него был какой-то — не поймешь, что хотел сказать этим своим вызовом. Позже Константин Иванович понял: уже тогда Колька Селезнев знал об убийстве. Знал и ничего не сказал. Обидно!