Владимир Югов - Загадка мадам Лю

Я заметил: Васильев тогда хмыкнул.

— Надо искать убийцу, искать, а не вздыхать! — шепнул он мне и стал отрывисто рассказывать, как он оказался тут вчера первым.

Васильев был в кабинете вчера один. Его начальник Струев не любит засиживаться на работе. А Васильеву надо стараться, он еще молод, у него все впереди. Он к тому же не хочет подводить полковника Сухонина. Полковник привел его в отдел под Струевское начало. Заверил начальника отдела, что Васильев его не подведет. Васильев и сидел вчера допоздна. Вроде знал, что последует этот страшный звонок. Васильев немедленно, конечно, позвонил на квартиру подполковнику Струеву, то есть своему непосредственному начальнику. А подполковника дома не оказалось. Тогда Васильев на дежурной машине рванул к месту происшествия. Там Васильев и увидел мертвое тело. Лежало оно под кустом бузины. И как бы куст этот закрывал тело несчастной. Васильев при рассказе обращался и ко мне, и к тем, кто еще не знал, что инициатором первого задержания Ледика был не подполковник Струев, а он, Васильев. Если уж по этапам размещать события, то Струев, когда приехал и вместе с Васильевым они крутились потом возле Ледика (что да как), почему-то отпустил подозреваемого. Хотя Васильев был принципиален — все-таки показания снял.

Этот рыжий служака Васильев выпятить себя мог. Очень основательно топтался вокруг этих показаний, вокруг первого по сути допроса. Подполковник Струев, — сказал он, — пришел, если говорить точно, к середине допроса. Обычно просто сидит, вытянув длинные ноги. Это для него проза. «Допрос является источником борьбы с преступностью», — так всегда меланхолично говорит Струев. А он, Васильев, всегда конкретен. У него тут ясно все: на любом первом допросе следователю и воображаемому преступнику никогда не найти общего языка и контакта. Так и с Ледиком вышло. Не сконтактировался Васильев с ним. А подполковник взял и отпустил подозреваемого.

Первой труп обнаружила бабка Ирины. Она пришла к внучке и увидела ее на земле, лежащей вниз лицом. Внучка вроде прикорнула. Уткнувшись лицом в гроздь переспелых черных ягод, — рассказывала потом. — Гроздья висели и над синей шеей. — У нее был такой вот язык…

Это она потом, всякий раз плача, пересказывала.

Оцепенело повалившись к ногам внучки, бабка, как рассказывают очевидцы, вдруг завыла каким-то утробным басом. Злые языки добавляют: ее соседка, шахтерка Дарья Михайловна, вроде после вытья бабки ухмыльнувшись громко, чтобы было слышно, выдохнула:

— Завела девку в омут!

Дарья Михайловна и вызывала милицию. Примчались участковые. Лейтенанты Хорошко и Перегудов. Они и встречали потом старшего лейтенанта Васильева. Тот явился вроде от имени и по поручению. Васильев действовал как большой знаток. Все осматривал, все записывал. Будто очнувшись, позже принес из открытой комнаты одеяло, укутал тело убитой.

Хорошко суетливо помогал, потому как это была его территория. Перегудов только за всем наблюдал.

Приехал потом подполковник Струев, чертыхнулся: «Подышать свободно не дадут!» Он внимательно выслушал доклад старшего лейтенанта. Тот и надоумил — послать за Ледиком, объяснив ситуацию.

Как ни странно, нашли того легко. Не спеша шел к нарядной. Струев загородил морячку дорогу. Никто не слышал, о чем они говорили. Васильев думал, что подполковник задержит Ледика, но тот его отпустил.

Одну деталь я отметил в первый приезд тогда, в своей записной книжке, собирая материал об убийстве Ирины. Подполковник Струев не только догадывается о непорядочности Васильева в ведении им дела, он открыто говорил об этой непорядочности. Сказал он о ней и мне. В чем заключается эта непорядочность? Во-первых… Впрочем, подполковник сказал мне тогда лишь о дневнике Ирины, который Васильев «увел» из квартиры убитой, не приобщив к делу.

— Почему бы это не сделать предметом разбора? — спросил он тогда, отвечая на мой вопрос вопросом.

Подполковник глядел на меня так, будто от меня зависело, быть отстраненным Васильеву от ведения дела или не быть. Ведь он махнул рукой на то, что они учились когда-то в одном классе и очень не ладили между собой.

Я подумал: у них мелкие друг к другу претензии. Старший лейтенант считает подполковника инертным, а тот в свою очередь, обвиняет подчиненного в том, что он рвется к власти без всяких на то оснований.

Подполковник, правда, сказал потом, и это выглядело объективным: Васильев не доложил о дневнике, однако оставил его на видном месте.

— Что же там такого в дневнике, отчего Васильев взял дневник и не приобщил к делу? — спросил я.

— Не пойму. Но все это мне не нравится, — был ответ.

В этот раз, когда я пришел в отдел и зашла речь о дневнике, пришлось спросить подполковника: подозревает ли он и теперь Васильева в умышленном утаивании дневника? Он пожал плечами:

— Не вините меня, если будете писать обо всем, в пристрастии к Васильеву. Он тут, может, и ни при чем.

— А можно ли мне поглядеть на этот дневник?

Он пожал плечами.

— Зачем? А впрочем… Лирика. Вы все лирики, — последние слова произнес с усмешкой. — Только нам копаться в дерьме.

Подполковник полез в свой особый тайник в сейфе, вынул оттуда аккуратную столистовую тетрадь и подал мне.

— Глядите, пока я схожу в столовую и пообедаю.

И вскоре его тень мелькнула за окном. Тоже мне, — подумал я, открывая тетрадь, — деятель! Он копается в дерьме!.. А дневник-то, который ты мне дал — убитой. И ты не нашел еще убийц. Иди спокойно обедай!

Я тогда успел выписать следующее из дневника Ирины. Почему? Не знаю сам.

«Мне сегодня, боже мой, четырнадцать лет. Говорят, у меня огрубел голос. Раньше я будто отвечала по телефону пискляво: «Да-а!» И это, — как сказал С. - выглядело безгрешно». Бабка при слове «безгрешно» почему-то погрозила С. пальцем… Они переглядывались потом. А вечер был ужасно душным. Пили чай. И я, наверное, правда, повзрослела. Чувствовала, что чем-то наполняюсь. С. мне шепнул шутливо: «созреваешь». Он описал меня, когда мы сидели на лавочке у кустов роз. У меня лебединая шея и ноги мои чуть полнее меня самой. Но это не недостаток, а достоинство будущей красивой женщины».

«Я закончила десятый класс с золотой медалью, ура! Конечно, без папы об этом не стоило бы и мечтать. Фиша умнее меня, он сильнее меня во всем в математике, в физике, даже в литературе. Фиша слушает радиостанцию «Свобода» и знает зарубежных писателей. Но золотая медаль у меня! Несмотря на то, что отец уже не у дел. Пенсионер союзного значения. Он остался депутатом, его уважают… Я задыхаюсь от чувства собственной неполноценности. С. встретил меня и сказал, что я по-прежнему иду к красоте. Правда, заметил: «Задерживаетесь, мадемуазель!» По-моему, он был чуточку под шафе. А мы идем пить на речку и встречать там восход. Меня искренне не волнуют московские рассветы. Я хочу остаться тут».