Анна Дубчак - Уставшая от любви

© Дубчак А.В., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Только мы с Катей знаем, как это приятно – убивать своих мужей. Ни с чем не сравнимое удовольствие. Катя убила своего равнодушием и нелюбовью. Он почувствовал это, ушел от нее, женился на другой и через месяц погиб в автомобильной аварии.

Я убила первого мужа, наоборот, чрезмерной любовью. Не в силах ни в чем ему отказать, я купила ему дорогую спортивную машину, на которой он и разбился в пыль спустя – вот рок – тоже месяц.

Наши мужья похоронены рядом под большими елями в тихом месте в Подмосковье, и мы время от времени приезжаем навестить их и выпить рюмку-другую над могилой.

– Я знала, что этим дело кончится, – сказала Катя как-то раз, когда мы поминали наших мужей. – Знала, что он долго без меня не протянет, уверена была. Но все равно вынудила его уйти. Поэтому считай, что убила.

Я улыбалась ее словам. Глупости все это. Как она могла знать, что он погибнет в аварии? Это невозможно. Просто стечение обстоятельств.

А я, покупая мужу автомобиль, просто видела, как он разгоняется, теряет контроль над собой и врезается в сосну. Так все и случилось. И была именно сосна, а не какое-то другое дерево.

– Получается, что и я убила, – ответила я, поправляя цветы в тяжелой мраморной вазе. – И знаешь, я не особенно и горевала.

– Вот-вот, – отозвалась Катя, заканчивая высаживать на могилу цветочную рассаду. Анютины глазки весело затрепетали на легком ветру.

Катя так больше замуж и не вышла, решила, что одной легче и спокойнее. Я же на удивление всем снова нашла мужа.

История моего замужества – это песня. Или лучше драма. Наш брак можно считать неравным по всем пунктам. Разве что мы ровесники, а так… Мой муж – известный киноактер Сергей Голт. Я обыкновенный московский ресторатор Наташа Соловей.

Мой муж Сережа так талантлив и красив, что все, кто видит нас вместе, поражаются, как этот прекрасный молодой человек (нам обоим по тридцать с небольшим) выбрал в жены меня. Я невысокая полная брюнетка с маленькой родинкой над верхней губой. Если бы вдруг случилось чудо и я стала выше и стройнее, все бы увидели роскошную женщину с густыми смоляными волосами, которую не портит даже эта родинка. Но пока я могу гордиться только натуральной грудью шестого размера, доставшейся мне от природы нежной кожей и крепкими белоснежными зубами.

Увы, мой муж, русоволосый, зеленоглазый, очень молодо выглядящий красавец просто терпит меня рядом с собой. Думаю, все об этом догадываются. Наш союз – результат хорошо продуманного долгосрочного финансового проекта, называемого браком. Брачный договор мы не заключали, даже решили, что спать будем вместе. Остальные пункты меня вообще мало интересовали. Чтобы приглушить боль, я придумала себе, что мой муж – что-то вроде породистой собаки. Дорого, красиво, принадлежит только мне. Только я могу решать, что с ним делать – положить рядом с собой или любоваться издали.

Эта любовь, разрушившая меня, поправшая все мои принципы, сделавшая меня посмешищем в глазах людей, все еще подпитывала меня маленькими глотками счастья. Наркотического счастья, за которое я смогла бы отдать жизнь, если бы только понадобилось.

Будь я художником, я писала бы исключительно портреты моего мужа. Не знаю, каким вдохновением нужно было обладать матушке-природе, чтобы сотворить такого красавца. Главное в нем – глаза. Не просто зеленые, а светлые, прозрачные, постоянно меняющиеся – от цвета весенней листвы до оливкового, табачного, а еще темнеющие до черноты еловой хвои в пасмурный день, уходящие в темень изумрудных таежных лесов…

Волосы светло-русые, слегка волнистые, небрежно растрепанные. Аккуратный нос, губы крупной лепки. Высокий, стройный, в меру подкачанный, походка легкая, стремительная. Иногда я ловлю себя на том, что мне хочется подойти к нему, схватить за руку и увести подальше от всех, кто смотрит на него. Только я имею право так смотреть – овладевая, проникая в него.

А он… он в меня уже давно не проникает. Мы спим в одной постели, и все. Просто спим. Даже под одним одеялом, но это все равно не делает нас ближе. И я знаю почему. И от этого знания, особенно когда я все это себе представляю, у меня темнеет в глазах, и тогда я хочу одного – чтобы Сережи не было в моей жизни. Потому что это больно. Слишком больно.

Первый ресторан мне оставил отец, царство ему небесное. И капиталец был какой-никакой. И еще две квартиры, одна на Петровке, другая на Маяковке.

Ресторан был обыкновенный, с русской кухней, без особых затей. Зато место шикарное, в пяти шагах от Пушкинской площади. В советское время здесь можно было позавтракать вареным яйцом под майонезом и кашей с какао, а по вечерам набивался артистический молодняк и на закуску шли селедка с огурцами и квашеной капустой, салат «Юбилейный», холодец, семга с икрой. И потом, когда советское время закончилось, ресторан оставался безликим. Название у него тоже было самое обыкновенное – «Чайка». После смерти отца я стала здесь полноправной хозяйкой, но еще добрых года два продолжала кормить гостей все тем же холодцом.

В какой-то момент я поняла, что нужно придумать что-то свое, чтобы ни на кого не было похоже. Уж не знаю, как я решилась, но я изменила все, причем радикально, невероятно, невозможно! Поначалу, думаю, даже Катя с трудом сдерживала смех, слушая мои страстные до хрипоты речи. Но я ведь и вправду загорелась новым стилем ресторана не на шутку. Мы решили, что если сделать все уверенной рукой, быстро и со вкусом, то все получится. Мне хотелось шокировать всех, кто привык к старым интерьерам, хотелось потрясти своих друзей, даже если в этом был риск потерять кого-то из постоянных клиентов. Но рисковать я почему-то совершенно не боялась. Должно быть, меня успокаивала мысль, что, даже если мою идею никто не оценит, все равно народ валом повалит – место-то золотое, бриллиантовое.

Только Катя знает, что я тогда – и разве только тогда? – мнила себя Жорж Санд.

Эта удивительная женщина всегда была моим кумиром, и, читая «Лелию», я уже хотела походить на нее. Конечно, я не писатель, и к литературе меня особенно никогда не тянуло. Я восхищалась не ее романами, которые в подростковом возрасте проглатывала за ночь, меня привлекала ее невероятная женственность в сочетании с решительностью, умением держаться на плаву, способностью окружать себя гениальными людьми. И, конечно, главное – ее способность любить. Любя мужчин, любя себя в этой любви, она любила прежде всего самую жизнь. И кроила ее под себя, как те платья, которые она шила своими нежными руками в минуты вдохновения. Она сажала цветы своей любви так же, как высаживала розы в саду. Она умела и любила многое, что позволяло ей наполнить жизнь удовольствиями. Казалось даже, что она находила горьковато-приторное удовольствие и в страданиях. А сколько энергии было в этой невероятной женщине! А как весела и беззаботна она была в окружении любовников и друзей! «Веселье – говорила Жорж Санд, – лучшая гигиена тела и души».