Марджери Аллингем - Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник)

Жаль только, слуга с ним не разговаривал. Мистер Лагг стал жертвой двойственных чувств: новая личность бунтовала против дурной славы, угрожающей его хозяину в связи с судебным процессом, тогда как личность старая была глубоко оскорблена тем, что Кэмпиону повезло ввязаться в драку, в которой самому Лаггу принять участие не дозволили.

– Ну вот, – он обозрел дело своих рук. – Теперь, когда я потратил кучу времени, чтобы вернуть вам джентльменский вид, можете снова нырять в светские нечистоты. Вываляйтесь в них, точно псина, – но меня отмыть не просите. Грязь прилипает сильней, чем тот пластырь, что я наклеил на ваш фасад.

– Душевная грязь? – приветливо спросил мистер Кэмпион.

– Вы меня поняли, – предостерег Лагг. – А той домработнице, если бы мог, я бы выразил свое презрение. И неважно, что плеваться неприлично.

Одежду мистер Кэмпион натягивал в молчании. В девять часов он уже ждал под дверью небольшой конторы на четвертом этаже здания по Сент-Мартинс-лейн.

Здесь Альберта и обнаружил бывший инспектор уголовной полиции Бет, когда с трудом поднялся по лестнице к своему сыскному бюро, открытому им после выхода в отставку.

– Мой помощник никогда не приходит раньше половины, мистер Кэмпион, не могу заставить, – посетовал Бет, отпирая дверь. – Ей-богу, попробовал бы он у меня в полиции опоздать на полчаса!.. Неужели мы можем быть чем-нибудь вам полезны? Ну и ну. Я-то думал, Скотленд-Ярд вам даже белье стирает.

– Решили привнести в работу немного юмора, я смотрю, – одобрительно заметил посетитель. – «Веселый развод» и «Шантаж курам на смех»? Неплохо придумано. Увы, в том небольшом поручении, с которым я к вам пришел, нет ничего забавного.

Он извлек из кармана мятую коричневую сберкнижку, раскрыл ее, произнес несколько точных распоряжений. Бывший инспектор был озадачен.

– Если бы речь шла о том, что некто выдает себя за владельца и снимает деньги, тогда понятно. Но кому какое дело, кто именно пополняет счет?

– Мне есть дело, – ответил мистер Кэмпион. Он безумно устал. – Я парень гордый, хочу знать, откуда мне поступают средства.

Бет посмотрел на сберегательную книжку.

– И давно вас зовут Дора Филлис Нетли? – с сомнением протянул он.

Кэмпион доверительно подался вперед.

– Позвольте людям иметь секреты, – шепнул он. – За дело. И постарайтесь успеть к вечеру.

– Уже сегодня?! Как мы успеем? – возмутился хозяин бюро.

– Конфиденциально и предприимчиво. У вас на двери написано, – заявил мистер Кэмпион и поспешил прочь.

В начале одиннадцатого он подошел к Британскому музею и замер у подножия широкой закопченной лестницы из гранита, беспокойно ощупав нагрудный карман. Сильное утомление сделало Альберта рассеянным, и он никак не мог вспомнить, переложил ли, переодеваясь, в этот костюм бумажник – там была страница из «Жуира», которую мистер Кэмпион бессовестно стащил прямо из-под носа у Ричи.

Хранители древних музейных сокровищ обращаются со временем так, как оно того заслуживает. Крестный мистера Кэмпиона, профессор Банни, прибыл на службу довольно поздно, а потому утро уже почти закончилось, когда бледный молодой человек в роговых очках наконец-то покинул историческое здание и прошествовал назад мимо гранитных колонн.

Мистер Кэмпион шел медленно, переваривая информацию. Крестный очень помог. Теперь Альберт знал наверняка: рукопись «Жуира» в синем кожаном футляре, которая застрахована на двадцать тысяч фунтов и числится на балансе известной фирмы «Барнабас и партнеры» в качестве обеспечения этой суммы, не была написана рукой Уильяма Конгрива, почившего в тысяча семьсот двадцать девятом году, равно как использованная для написания бумага не была изготовлена раньше тысяча восемьсот шестьдесят третьего года.

Центральный уголовный суд Лондона, традиционно называемый Олд-Бейли, удивляет своей абсолютной новизной. Барельеф, где над креслом судьи висит двуручный меч, – вовсе не старинный, а светлый дуб, из которого изготовлено диковинное сооружение на манер балаганной стойки для кукольных представлений (на самом деле это свидетельская трибуна), ничуть не истерт взволнованными дрожащими руками тысяч свидетелей; он до сих пор хранит лакированный блеск столярной мастерской.

Подобная новизна могла бы, наверное, свести на нет неоспоримое величие суда, если бы не одна существенная разница между этим залом и прочими помещениями того же времени.

Здесь старину заменяли не копии, замаскированные под старину, и не новинки, отличающиеся от нее по своей конструкции и назначению, – такие новинки используют в угоду изменчивым нравам и обычаям, которые за последние пятьсот лет внешне преобразили жизнь; нет, здесь просто новые вещи пришли на смену обветшалым – так всегда бывает там, где нравы и обычаи постоянны и где люди имеют дело не с внешними проявлениями, а с чертами неизменными, глубоко въевшимися в саму цивилизацию, имя которым – преступление.

Мисс Керли сидела рядом с Джиной сзади, на отведенных для свидетелей рядах, и гадала, хорошо ли кормят Майка в тюрьме Пентонвиль.

Обе дамы забились в самый угол, подальше от судейской трибуны. Джина, следуя завуалированным намекам кузена Александра, выбрала наряд простой, чуть ли не безвкусный. Она выглядела очень молодо и печально, высокий воротник черного пальто оттенял бледное лицо.

Прямо перед ними располагалась массивная скамья подсудимых, весьма напоминающая огромный загон для овец на деревенском рынке. В центре этого сооружения стояло три стула: один, чуть выдвинутый вперед двух других, сиротливо и неприкаянно смотрел прямо на судейский помост.

За стульями – стол юристов, представителей защиты и обвинения, уже заваленный бумагами и заставленный стаканами с водой; по левую руку от него – места для присяжных и дачи показаний, журналисты; по правую – солиситоры и судебные эксперты.

Под помостом лицом к залу выстроились столы секретарей.

Дальше всего от зрителей была судейская скамья – семь кресел, выставленных на помосте на равном расстоянии друг от друга. Выглядели они все одинаково, поскольку на них в числе вершителей судеб восседали лорд-мэр и олдермен Лондона: эти сиденья с высокими кожаными спинками, украшенными городским гербом, внушали почтение, даже будучи пустыми.

Мисс Керли заворожило четвертое кресло. Оно стояло прямо под мечом, между резных колонн, и на широком столе перед этим креслом маленький секретарь как раз раскладывал бумаги.

В зале яблоку негде было упасть. Галереи для публики над солиситорскими головами, казалось, вот-вот лопнут и выплеснут содержимое на скамью подсудимых. У столов прессы и солиситоров было не продохнуть, секретари и младшие юристы теснились вокруг своих конторок. Все говорили одновременно. Повсюду мелькали люди в мантиях, их ботинки громко скрипели по деревянному полу. Время от времени на свидетельскую скамью втискивали опоздавшего; делали это служащие в некоем подобии полицейской формы, дополненной мантией судебного посыльного.