Иван Дмитриев - Все стороны злосчастной медали

Шестая вырвалась из пистолета в тот момент, когда человек, высунувшийся из джипа, дал автоматную очередь в нашу сторону. Юстин вскрикнул, а очередь сбила его с ног и бросила на песок обочины. В ту же секунду послышался протяжный звук автомобильного гудка, и джип взял резко влево, пронося стрелка перед задом нашей машины, что позволило ему украсить пулевыми отверстиями еще и кузов.

В то время, как джип с грохотом скрылся в кювете, я подбежал к Юстину. Он лежал без движения, весь запачканный кровью и песком.

— Юстин! — отчаянно вырвалось из моей глотки.

— Су-у… — протянул тот в ответ.

— Держись.

Я забрал пистолет из его рук и развернулся в сторону лежащего на боку джипа. Не знаю, сжимал ли кто его рукоятку сильнее, но я просто вцепился пальцами, готовясь вершить месть за друга.

Ублюдку, подстрелившему Юстина, повезло — в результате переворота он оказался за машиной и собирался вставать, когда я обогнул кузов сзади.

— Ах ты дерьмо! — с этими словами я выстрелил ему в плечо.

Он упал на живот и закричал от боли. Я успел заметить, что его лоб был в крови. А дальше было то, что я потом долго хотел забыть. Я большими шагами сократил расстояние между нами до нулевого, прицелился в голову и спустил курок. Щелчок дал понять, что быстрого убийства не будет. Надеясь, что это осечка, я нажал курок снова. Ничего. Тогда, дав команду мозгу не воспринимать происходящее, я переложил пистолет в руке и ударил лежащего по голове. Тот вскрикнул от боли и попытался закрыть руками образовавшийся темно-красный овал. Я решил перевернуть подлеца, и, потянув его сбоку за рубашку, встретил сопротивление. Удар ногой по ребрам дал понять, что я не отступлюсь. Тело поддалось и, видимо, в мучительной боли перевернулось. Видя мерзкое окровавленное лицо, я замер. Рассудок, как ледяной кол, ворвался в мою голову откуда-то сзади. Холодный пот полился ручьём, и я вдруг понял, что совершаю. Раскаяния не было, я просто в одну минуту понял, каким дерьмом стал. Или был. Это знает теперь лишь один человек — Элен.

Пройдя два-три метра в сторону, я подобрал автомат и подошел к противнику. Он слегка дрожал, закрывая грязными руками свое по-прежнему мерзкое лицо. Я не заметил слез, я не слышал стонов о прощении. Я спустил курок, и стая железных птиц прочертила на его теле свою багровую тень. Улетай, если есть, душа.

Очнувшись, словно от бреда, я побежал к Юстину. Он не двигался, но я видел, как пульсирует его кровь, как раздуваются легкие.

— Сейчас, потерпи, — сказал я, надеясь, что он слышит, и стал думать, что делать.

У "БМВ" было пробито заднее, ведущее, колесо. Джип был без движения. Если бы не запаска, моему другу пришлось бы выкапывать яму. Так быстро колес я еще не менял.

— Держись, — произнес я, пачкая кровью Юстина задний диван своей машины.

Через минуту мы уже неслись в сторону города. Юстин, остававшийся всё это время, как оказалось, в сознании, то и дело всхлипывал или кашлял, распространяя кровь по салону. Грустное зрелище.

Сквозь мотавшиеся на одометре километры я услышал что-то вроде "Позвони Эль", потому что речь Юстина едва ли не стала просто шипением.

— Хорошо, — бросил я, предположив, что догадался, о ком идет речь. Как тут не догадаться?

Когда-то давно я спросил у Элен, боится ли она смерти.

— Нет, а чего её бояться? — отвечала она.

— Ну как… — я замялся, — Это конец всего. Ты потеряешь… всё, как бы глупо ни звучало.

— Нельзя знать наверняка, — прозанудничала она.

— А если я погибну? Вдруг, неожиданно.

— Ну и умирай на здоровье. Хоть готовить на тебя не придется, — ответила она вполне серьезным тоном.

Конечно, она шутила. Заметив тогда на моём лице недовольство (или легкую грусть), она сказала:

— Ну эй, — и поцеловала меня.

Моя Элен.

Да, если Юстин умрет, у меня никого не останется. Что я чувствую к ней? Ниточки в голове вели к слову "любовь". Черт подери, невовремя я это понял.

В этот момент мой друг по несчастью громко застонал. Я осознал, что речь идет о минутах, и вдавил педаль газа до упора, параллельно разыскивая её номер в своём телефоне.

— Алло, — произнесла она, когда я позвонил.

— Элен, Юстин просил позвонить. Он умирает, — сказал я, забыв, что такое при человеке не говорят. Но он-то всё понимает.

На пару секунд в трубке воцарилось молчание.

— Элен! — крикнул я, понимая, что ждать нельзя.

— Да, да. Я думаю, что сделать, — ответила она.

— Я везу его в больницу, — я назвал адрес и вырулил на широкую трассу.

— Нельзя в больницу, — ответила она.

— Да? Может сразу его закопать? — я не сдержался от злой иронии, — Надеюсь, адрес ты записала.

Я бросил телефон на соседнее сиденье и сосредоточился на дороге. Через пару минут я ворвался в город, пролетая светофоры на красный и едва ли не сбивая людей. Юстин стоит того.

Принимавшие нас врачи удивились, как он еще жив. На заднем сиденье и на полу теперь было море крови. Сам же Юстин уже не реагировал на речь, но оставался с пульсом на шее.

Меня, естественно, не пустили за серые двери странного кабинета, и я остался ждать в приемном отделении. Через двадцать минут в больницу вбежала Элен.

— Оперативно, — сказал я сонным голосом, — Но уже поздно.

— В смысле? — она приоткрыла рот и забавно вытаращила глаза. Всегда так делала, когда удивлялась.

— Его оперируют.

— Карл! — она ударила меня по предплечью, полагая, что я так зло шучу.

— Ну хватит! — я был не в настроении.

— Ну и ладно, — сказала она и села напротив меня.

Час.

Кофе.

Два.

Кофе.

Три.

Отключился.

Четыре.

Кофе.

Пять.

— Жить будет, — сказал ассистент доктора, вышедший из серых дверей.

— Хорош, — я сжал кулак и порадовался за Юстина.

Элен заплакала. Ну и что я должен был сделать? Не знаю. Я просто обнял её и прижал к себе так, что она уткнулась в мою грудь.

— Всё будет хорошо, — я поцеловал её в голову.

Что я творю?

— Мне тяжело, — вдруг сказала она.

— Я понимаю, — я погладил её волосы.

— Жить со всем этим, — продолжила Элен, — Прости меня, Карл.

Она прижалась сильнее, и мы простояли так три минуты. Я успел подумать о том, что ничего в себе не понимаю и никогда не разберусь до конца в её чувствах. Я стал засыпать.

— Пойдем.

Мы вышли под морозное ночное небо и я понял, что одеваюсь не по погоде.

— Скоро и снег пойдет, — зачем-то сказал я.

— Отвези меня домой, — ответила Элен.

— Домой — это ко мне?

— Ты против? — она спросила усталым голосом.

— Нет, поехали.

Её характер выдает в ней гордость и силу. Стоило мне когда-либо дать слабину, она стремилась решить всё сама. И предложение помощи сперва встречало "Не надо!", потом "Да не надо!", а затем "Как хочешь". Так я уживался со стихией.