Гарри Зурабян - Джума

- А сама? - наконец, обрел он дар речи.

Гурьянов отвел взгляд, глядя в окно.

- Ерофей! - почти выкрикнул Артемьев, - ну что ты молчишь? Что с Капитолиной?

- Убили, - глухо проговорил он.

- Как?! Не может быть! - недоверчиво ахнул Георгий Степанович.

- А энтот гад снову вывернулся, ну ты подумай! - в сердцах Ерофей Данилович громко стукнул кулачищем по столу. - Дык ишо и слух пустил, навроде энтот второй его прикрыл. Враки все! Родионов за им, как за щитом схоронился. Она, Капитолина значит, прям у входа его в энтот их штаб и встретила поутру. Родионов вышел-то, а с им цельная свита - вояки, цивильные да жандармов куча, понаехали нынче спозаранку. Говорят, большие шишки все. Ну, а Капитолина, видать, уж поджидала его. Всю обойму и шарахнула. Тут и свита вроде как опомнилась. На ей места живого не оставили...

- Откуда же у нее оружие взялось? - потрясенный рассказом Ерофея, едва слышно проговорил Артемьев.

- Видать, от мужика осталось. Да теперича-то чего гадать? Мальчонка у ей остался. Сирота...

- Он до сих пор у Марка в отделении реабилитации лежит. Блюмштейн, между прочим, в нем души не чает. У него же пятеро и все - девчата, а он всю жизнь наследника хотел. Да... Капелька, Капелька... Постой, Ерофей, спохватился Георгий Степанович, - у нее же, по-моему, подруга была, кажется, Вера Николаевна... Рясная! Точно - Вера Рясная. Она тоже у Марка курс лечения проходит, - вздохнул невесело Артемьев.

- Проходила. Проходила, Егор. Почитай уж, два дня, как представилась.

- Чума?

Ерофей Данилович покачал головой и с тоской вновь отвернулся к окну, глухо ответив:

- Руки на себя наложила. В петлю полезла... Эх, жизня! Она опосля себя записку больно страшную оставила: все подробно описала, чего с ей изверг тот сотворил и приписала , что, мол, ни днем, ни ночью покоя ей нету... Егор! - неожиданно со страстью воскликнул Гурьянов, - Ну растолкуй ты мне, лешаку старому, може я чего не понимаю? В войну, к примеру, страсти-то какие полыхали, но ить посередь своих-то не было душегубства такого! А ныне, что ныне-то меж людьми творится стало! Страшно мне, Егор, за Аннушку. Не приведи Бог, со мной что случится... - Он подавленно замолчал.

- Ерофей, - спустя время, нарушил молчание Артемьев, - что с чумой делать-то? Ползет же зараза...

- А може энтой заразой нам на роду написано переболеть, - Артемьев натолкнулся на жесткий взгляд Гурьянова.

- Да ты что говоришь-то такое?! Опомнись, Ерофей! - возмутился он негодующе. - Погляди, что творится. Это же безумие!

- Безумие, говоришь? - надвинулся на него Гурьянов. - Эт ты верно подметил. Народ начисто запамятовал, что в голове его мозги обретаются. Он в энтой самой голове только один рот и использует: ест да матерится, матерится да ест! Ни видеть, ни слышать, ни думать не желает! Был Иван дураком только в сказках, а ныне - и на деле им стал. Все ждет, когда кто его в рай позовет. А чтоб нам всем из ада энтого в рай попасть, чистилище пройти надобно, Егор.

- И сколько же мы по нему идти будем, Ерофей? - в страхе спросил Георгий Степанович.

- А вот как поймем, что жизнь человеческая дороже золота да богатств несметных, так, считай, что рай для нас в двух шагах и обозначился.

- Но ведь невинные гибнут, Ерофей! - выдвинул последний и самый веский аргумент Артемьев.

- Невинные? - усмехнулся горько Гурьянов. - Я тебе, друг мой любезный, на энто вот скажу: нет на энтой земле безвинных, все грешники. И каждый рано али поздно за свой грех платит. Одни - за то, что сотворили зло, а другие - за то, что видели, но молчали и тем позволили злу торжествовать.

Нам, Егор, коли плохо да муторно в жизни делается, мы тут, как тут на поклон к Господу Богу торопимся: подмогни, Отец родной... За что, мол, наказываешь? А ить, кто из нас когда иное говорил: мол, Господи, я ж про себя знаю - сволочь и дрянь последняя; почему же не накажешь, через страдания и бедствия к истине меня не выведешь? Молчишь?

- Но дети, Ерофей? Дети-то причем?!

- А эт ты не у меня, а у энтих, чьи дети, и пытай, - отрезал Ерофей. Знать род их такого наворотил, что природе-матушке с лихвой дедов-отцов хватило. Не желает она, чтоб род энтот продолжился и на земле пребывал.

- Ерофей... - осторожно произнес Артемьев, - ... а тебе не кажется, что подобные рассуждения - прямая дорога к нацизму и расизму?

- Засиделся я чтой-то у тебя, - не ответив, хмуро проговорил Гурьянов. - Я , ить, чего наведался-то? Про парня свого разузнать. Как он?

- Нормально, - сухо ответил Георгий Степанович. - Ест, спит, назначил ему общеукрепляющие, витамины. - Он вопросительно взглянул на Гурьянова, ожидая дальнейших его вопросов.

- За им кто присматривает али так?

- Извини, Ерофей, но у меня пока нехватка персонала. График смен через сутки идет. Люди с ног валятся. Индивидуальный пост только один - у послеоперационных и тяжелых. Так что... - он развел руками. - И рад бы, но сам понимаешь. - Заметив, как напрягся Ерофей, все же поспешил его успокоить: - Но он парень смирный. - Артемьев улыбнулся: - Не расстается со своим котом. Да... И смех, и слезы, - все в этой жизни рядом, бок о бок идет, перетекает друг в друга - тем и живем. Извини, Ерофей, но...

Тот быстро поднялся, оправляя одежду и как-то растерянно оглядываясь.

- Ой, а что же мы, даже чаю не выпили? - сокрушенно всплеснул руками нейрохирург.

- Еще будет время, - неопределенно откликнулся Гурьянов и, спешно, скомканно распрощавшись, покинул кабинет.

Георгий Степанович сначала обессиленно сел в кресло, затем порывисто вскочил, намереваясь догнать Ерофея, но махнул рукой и досадливо покачал головой:

- Про Анну не спросил, - негромко произнес он вслух в пустоту кабинета. - И вообще... собака между нами пробежала - большая, черная и лохматая. Нехорошо...

Глава двадцать первая

Несмотря на эпидемию, город жил своей, особой и напряженной, жизнью. Люди умирали и рождались, ходили на работу и влюблялись, забывались тяжкими, перевитыми кошмарами, снами и строили планы на будущее.

Но это была лишь верхушка горного пика, подножие которого надежно скрывали непроходимые джунгли, где жили уже по другим законам, где пролегали тайные, обходные, контрабандные тропы и где в цене были проводники, всегда готовые за особую, заранее обговоренную плату, провести по ним искателей приключений и мошенников, авантюристов и негласных соглядатаев, наемников и убийц. Однако, никто из них в этом мире джунглей не был застрахован от неожиданностей, во множестве встречающихся на пути. Это был тоже свой, особый мир - сумасшедших денег, черного рынка, циничных и предательских отношений, повального грехопадения и ежечасного риска, ставка в котором зачастую стоила жизни. Это был мир, где корону правителя делили пополам золото и чума...

... Когда-то он дал себе слово никогда больше не выходить на эту тропу. Когда-то... Сейчас оно казалось не просто далеким, а, скорее, нереальным, словно случилось ни с ним, ни в его жизни, а было прочитано в книге или увидено в кино. Он оправдывал себя тем, что нынешняя его тропа последняя и от того, как он ее пройдет, зависит не только его жизнь, его будущее, но и нечто большее, чему, пожалуй, он и сам не смог бы дать определение.