Матильде Асенси - Последний Катон

Машина наконец остановилась перед дверью дома. Моя мать, как обычно, с ног до головы одетая в черное, ждала нас на верхней ступеньке, опершись на свою вечную серебряную палку. Семьдесят пять лет, обременявшие плечи этой знатной сицилийской дамы, младшей из дочерей семейства Цафферано, ни на йоту не повлияли на ее гордую осанку.

Я вприпрыжку поднялась по лестнице и прижалась к матери так, будто не видела ее со дня рождения. Я очень скучала по ней и по-детски обрадовалась, увидев, что она чудесно выглядит, убедившись, что ее поцелуи все так же крепки, а тело, как всегда, сильно и энергично. Слава Богу, подумала я с комком в горле, что с ней ничего не случилось в мое отсутствие. Она с улыбкой чуть отстранилась, чтобы внимательно меня рассмотреть.

— Моя крошка Оттавия! — Ее лицо светилось радостью. — Ты замечательно выглядишь! Ты уже знаешь, что приехал твой брат Пьерантонио? Он очень хочет тебя увидеть! Вы оба должны мне многое рассказать. — Она положила мне руку на плечо и мягко, но живо подтолкнула меня в дом. — Как себя чувствует Святой Отец? Как его здоровье?

Остаток дня прошел во встречах с бесконечной чередой родственников: Джузеппе, старший брат, жил на вилле вместе со своей женой Розалией и четырьмя детьми; у Джакомы и Доменико, которые тоже жили на вилле вместе с родителями, было пятеро детей, и все они съехались из университета в Мессине и интернатов, где они учились. Третий брат, Чезаре, был женат на Летиции, и у него было еще четверо тех еще штучек, которые, к счастью, жили в Агридженто. Пьерлуиджи, пятый, приехал вечером вместе с женой Ливией и пятью детьми. Седьмой, Сальваторе, который шел передо мной, был единственным, кто развелся с женой, но и он появился вечером с троими из своих четверых детей. И наконец, Агеда, самая младшая, которой было уже тридцать восемь, приехала со своим мужем Антонио и с тремя детишками, младшей из которых была моя любимица, пятилетняя Изабелла.

Мы с Пьерантонио и Лючией дали монашеский обет. Сравнение надежд, которые наша мать возлагала на каждого из детей, и жизненного пути, который мы позднее выбрали, всегда вызывало у меня некоторое беспокойство. Похоже было, что Бог наделил матерей даром предвидения для того, чтобы предугадать, что произойдет, или, и это тревожило меня намного больше, Он подгоняет свои планы к желаниям матерей. Каким-то таинственным образом мы с Пьерантонио и Лючией принесли обет, как этого всегда желала наша мать; я до сих пор помню, как она говорила с моим братом, когда ему было семнадцать или восемнадцать лет: «Ты даже представить не можешь, как я была бы горда видеть тебя священником, хорошим священником, и ты мог бы стать им, потому что твой характер замечательно подходит для того, чтобы твердой рукой руководить как минимум епархией», или как причесывала красивые светлые волосы Лючии и нашептывала ей на ухо: «Ты слишком умна и самостоятельна, чтобы подчиниться мужу; тебе брак ни к чему. Я уверена, что ты будешь намного более счастлива, если будешь как монахини у тебя в школе: путешествия, учеба, свобода, хорошие подруги…» И что уж говорить о том, что она приговаривала мне: «Из всех моих детей, Оттавия, ты — самая талантливая, самая гордая… У тебя такой своеобразный, такой сильный характер, что только Бог способен сделать из тебя такого человека, каким я хотела бы тебя видеть». Все это она повторяла настойчиво и убежденно, словно пророчащая будущее сивилла. На удивление, то же самое произошло и с остальными моими братьями и сестрами: их занятия, дипломы, браки, как перчатка, соответствовали материнским предсказаниям.

Весь день я не спускала Изабеллу с рук и ходила туда-сюда по дому, разговаривая с членами моей большой семьи и здороваясь с дядьями, двоюродными братьями и сестрами и знакомыми, которые приходили к нам заранее поздравить моего отца и принести ему подарки. Людей собралось столько, что мне едва удалось обнять и поцеловать его, и я тут же снова потеряла его из виду. Помню только, что отец, на лице которого лежала печать бесконечной усталости, с гордостью посмотрел на меня, шершавой рукой погладил мою щеку, и его снова унесла живая волна. Это было больше похоже на ярмарку, чем на дом.

В конце дня от веса Изабеллы, которая даже из сострадания не захотела слезть с моей шеи, у меня ужасно болела спина. Как только я собиралась поставить ее на пол, она поджимала ноги и обхватывала меня ими, как обезьянка. Когда пришла пора готовить ужин, все женщины отправились на кухню, чтобы помочь служанкам, а мужчины собрались в большой гостиной, чтобы обсудить семейные дела и вопросы бизнеса. Так что я не удивилась, увидев вскоре среди кастрюль и сковород высокую фигуру моего брата Пьерантонио. Я не могла не отметить, что его движения и походка были чем-то похожи на элегантные манеры монсеньора Турнье, архиепископа-секретаря второй секции государственного секретариата. Конечно, между ними было море различий: для начала, один из них был моим любимым братом, а другой нет, но, несомненно, их роднила привычка шагать по жизни в полной уверенности в себе и в своей харизме.

Разумеется, мать глаз с него не сводила, когда он к ней подошел.

— Мама, — поцеловав ее в щеку, сказал Пьерантонио, — позволь, я ненадолго уведу Оттавию. Мне очень хотелось бы погулять с ней до ужина по саду и поговорить.

— А меня никто не спрашивает? — откликнулась я с другого конца кухни, опытной рукой поджаривая овощи на сковородке. — Может быть, я не хочу.

Мать улыбнулась.

— Молчи, молчи! Как это не хочешь! — пошутила она, будто вовсе немыслимо, что мне не захочется выйти погулять с родным братом.

— А на всех остальных плевать, да?! — возмутились Джакома, Лючия и Агеда.

Пьерантонио, подлащиваясь, поцеловал каждую из них в щеку, а потом щелкнул пальцами, будто подзывая в баре официанта:

— Оттавия… идем.

Мария, одна из кухарок, забрала у меня сковородку. Они все сговорились.

— В жизни не видывала, — начала я, снимая передник и оставляя его на кухонной скамейке, — менее смиренного монаха-францисканца, чем отец Салина.

— Кустода, сестра… — ответил он, — кустода Святой Земли.

— Сама скромность! — расхохоталась Джакома, и все остальные рассмеялись вслед за ней.

Если бы я могла посмотреть на свою семью со стороны, как простой зритель, среди прочих странностей мое внимание непременно привлекло бы то обожание, с которым относились к Пьерантонио все женщины Салина. Никогда ни у кого не было такого количества медоточивых, пламенных и покорных поклонниц. Малейшие желания божества по имени Пьерантонио удовлетворялись с рвением, достойным греческих вакханок, а он, зная это, наслаждался, как ребенок, изображая капризного Диониса. Виновата во всем, конечно, была наша мать, которая, как инфекцию, передала нам слепое поклонение своему любимому сыну. Как могли мы не удовлетворять любое желание маленького божества, если он в ответ дарил нам поцелуи и ребячьи шалости?.. Ведь так мало нужно было, чтобы его осчастливить!