Матильде Асенси - Последний Катон

Когда реставрация первого диплома была завершена, текст все еще нельзя было прочитать целиком: в нем было множество неполных слов и фраз, которые, на первый взгляд, восстановить было невозможно, целые фрагменты, в которых инфракрасные лучи, стереомикроскоп и высокочувствительная цифровая съемка не смогли обнаружить ничего примечательного. Тогда настал черед отдела информатики. С помощью сложных программ графического дизайна из восстановленного текста выбрали набор букв, и, принимая во внимание, что текст рукописный, а значит, написание знаков варьируется, нашли пять разных написаний каждой буквы. Затем терпеливо измерили вертикальные и горизонтальные черточки, кривые и диагональные линии и пустые промежутки каждой буквы, толщину и ширину основы, глубину нисходящих с нее линий и высоту линий восходящих, и когда все это было сделано, меня позвали, чтобы продемонстрировать мне самое любопытное действо, которое мне приходилось когда-либо наблюдать: имея полное изображение диплома на экране монитора, программа автоматически с непостижимой скоростью подставляла буквы, которые помещались в пустые промежутки, и проверяла, соответствуют ли они остаткам или следам чернил на велени, если таковые имелись. Когда недостающее звено в цепочке находилось, компьютер проверял, есть ли получившееся слово в словаре замечательной программы «Ibycus», в которую были внесены все известные произведения греческой литературы (библейской, патриотической и классической), а если это слово ранее встречалось в тексте, он сравнивал и его написание, чтобы убедиться в точности находки.

Как я сказала, все происходило очень быстро, но, несмотря на это, процесс был очень кропотливый, так что только после целого дня они смогли выдать мне наконец полное изображение первого диплома в почти идеальном состоянии — 95 % текста было восстановлено. Чудо свершилось: дух, погруженный в летаргический сон в кодексе Иясуса, вернулся к жизни, и настал момент, когда я могла прочесть его слова и понять его смысл.

Я была искренне взволнована, когда, вернувшись в Гипогей после мессы в четвертое воскресенье Великого Поста в соборе Святого Петра, я наконец уселась за свой рабочий стол и надела на нос очки, готовая начать работу. Мои помощники, у которых была такая же копия, как у меня, также были готовы начать палеографический анализ, основанный на изучении элементов письма: его строения, угловатости и наклона, «дуктуса» [10] «Дуктус» — латинский термин, обозначающий порядок, последовательность и направление движений писца при написании букв. , лигатур, связок, ритма, стиля и т. д.

К счастью, в византийском варианте греческого языка очень мало использовались сокращения часто встречающихся слов и стяжки, так типичные для латыни и средневековых копий классических авторов. Однако в порядке компенсации за эту поблажку особенности такого развитого языка, как греческий эпохи Византии, могли привести к значительным заблуждениям, так как ни манера письма, ни значение слов не были такими же, как во времена Эсхила, Платона или Аристотеля.

Прочтя первый диплом кодекса Иясуса, я вся загорелась. Писец, упомянувший, что ранее он носил имя Мирогена из Неаполиса, но в момент написания текста именовавший себя все время Катоном, сообщал, что по воле Бога-Отца и Его Сына Иисуса Христа несколько братьев доброй воли, дьяконов [11] По церковной иерархии дьякон — чин ниже пресвитера или священника, они помогают священнику при отправлении церковной службы и выполняют административные функции. храма Гроба Господня в Иерусалиме и набожных поклонников Честного Креста, организовали нечто вроде братства под названием ΣΤΑΥΡΟΦΥΛΑΧΕΣ («ставрофилахи») или «хранители Креста». Его, Мирогена, избрали архимандритом братства под именем Катона в первый день первого месяца 5850 года.

— Пять тысяч восемьсот пятидесятого? — удивился Глаузер-Рёйст.

Капитан с профессором сидели передо мной, по другую сторону стола, и слушали, как я расшифровывала содержание диплома.

— На самом деле, — пояснила я, подняв на лоб очки, — этот год соответствует 341 году нашей эры. Византийцы начинали отсчет времени от 1 сентября 5509 года, когда, по их верованиям, Бог создал землю.

— То есть этот Мироген, — заключил профессор, с силой сцепляя пальцы рук, — византиец, дьякон храма Гроба Господня, становится главой братства ставрофилахов 1 сентября 341 года, если не ошибаюсь, пятнадцать лет спустя после находки Честного Креста святой Еленой.

— И с этого момента, — прибавила я, — нарекается Катоном и начинает писать эту летопись.

— Надо было бы найти дополнительную информацию об этом братстве, — вставая с места, предложил капитан. Хоть он и был координатором операции, занят он был меньше всех и очень хотел чувствовать себя полезным. — Я этим займусь.

— Хорошая мысль, — кивнула я. — Необходимо получить историческое подтверждение существования ставрофилахов из других источников, помимо кодекса.

В дверь лаборатории тихо постучали. С улыбкой во весь рот вошел префект Рамондино.

— Я хочу пригласить вас пообедать в ресторан «Дома святой Марты», если вы не возражаете, — с довольным видом произнес он, — чтобы отметить ваши успехи в расследовании.

Но расследование шло далеко не так успешно, как мы полагали: в тот же вечер, в то время, как я с почестями возвращалась в крохотную квартирку на площади Васкетте, была похищена важная реликвия Животворящего Древа, исчезнувшая из серебряного реликвария из монастыря Сен-Гюдюль в Брюсселе.

Капитана Глаузер-Рёйста не было весь понедельник. Как только в Ватикане получили известие о краже, он первым же самолетом вылетел в Брюссель и вернулся только во вторник днем. Пока его не было, мы с профессором Босвеллом продолжали работать в лаборатории Гипогея. По мере того как реставраторы совершенствовали свои методы работы, ускоряя процесс, восстановленные дипломы поступали ко мне на стол все быстрее и быстрее, и из-за этой быстроты у меня часто было не больше двух-трех часов, чтобы прочесть и начисто переписать рукописный текст, до того, как приносили следующую порцию данных.

Кажется, именно вечером того понедельника в начале апреля мы с профессором Босвеллом в полном одиночестве ужинали в служебном кафетерии тайного архива. Вначале я думала, что будет сложно поддерживать разговор с таким стеснительным и молчаливым человеком, но профессор скоро проявил себя очень приятным собеседником. Мы много говорили на разные темы. После того, как он снова рассказал мне всю историю похищения кодекса, он поинтересовался моей семьей. Он спросил, есть ли у меня братья и сестры и живы ли еще мои родители. Сначала, удивившись таким поворотом беседы в сторону личной жизни, я ответила очень коротко, но, услышав, сколько нас в племени Салина, он захотел узнать обо всех поподробнее. Помню, я даже нарисовала ему на салфетке схему, чтобы он мог представить, о ком я говорю. Удивительно все-таки найти кого-то, кто умеет слушать. Профессор Босвелл не задавал прямых вопросов, даже не проявлял особенного любопытства. Он просто внимательно смотрел на меня и в нужный момент кивал или улыбался. И, разумеется, я попалась на крючок. Прежде чем опомниться, я уже рассказала ему всю свою жизнь. Он весело смеялся, и я решила, что настало время перейти к контратаке, потому что вдруг почувствовала себя совершенно беззащитной, словно я слишком проговорилась и испытывала какое-то чувство вины. Так что я спросила его, не беспокоит ли его возможная потеря работы в Греко-Римском музее Александрии. Он нахмурился и снял очки, устало потирая переносицу.