Андрей Троицкий - Амнистия

Василец забежал вперед, присел перед крайней клеткой, которую занимала самая старшая собака, двухгодовалая Берта. В эту минуту выглянуло солнце, собачья шерсть заиграла на свету. Серая овчарка с широкой светлой грудью и впрямь выглядела внушительной и красивой. Василец отвернул щеколду, выпустил собаку из клетки, скомандовал «сидеть». Когда Берта уселась у его ног, Василец потрепал её по холке.

– Вот она, Берта. Что, хороша?

Берта высунула изо рта длинный красный язык, словно улыбнулась людям.

– Ох, хороша, – одобрил Тарасов, ничего не смыслящей собаках. – Прямо хоть на выставку отправляй.

– А ну, прикус покажи.

Тут Василец произнес фразу, некогда вычитанную в популярной книжке. Эти слова он повторял всем знакомым, каждому, кто покупал у него собаку.

– Американцы провели исследование…

Василец выдержал паузу. Ему хотелось, чтобы смысл его слов дошел до клиента. Это ведь очень важно, что научные исследования провели именно продвинутые в науках американцы. И что предметом этих исследований стали не какие-нибудь убогие таксы, а именно овчарки.

– Да, целое исследование провели. Опыты ставили. Так вот, они выяснили, что среди собак у овчарок самый развитый ум. Все эти бульдоги или питбули в сравнении с овчарками, говоря по-русски, мудаки набитые.

Василец снова присел на корточки, пальцами поднял верхнюю губу Берты, обнажились острые белые клыки. Затем он потянул вниз нижнюю губу, обнажился ровный ряд нижних зубов.

– Вот какие у нас зубы. Как вам, нравятся?

Василец посмотрел на гостя.

– Потрясающие зубы, – ответил Тарасов. – Мне бы такие.

– На место, – скомандовал Тарасов.

Берта, поджав хвост, нехотя вернулась в клетку и растянулась на соломенной подстилке. Собака ждала еды. Василец, ожидая визита Тарасова, два дня кормил Берту впроголодь и почти сутки не давал ей воды.

– Минуточку подождите.

Василец многозначительно поднял кверху указательный палец и умчался за угол дома. Он спустился в погреб, спицей проткнул кусок коровьей печени, продел в дырку кусок веревки и завязал узелок. Затем он поднял наверх канистру с кровью.

Вскоре он возник перед Тарасовым, держа в одной руке алюминиевую плошку, полную крови пополам с водой. В другой руке он сжимал нанизанную на веревочку печень. Поставив плошку с кровью на землю, рядом с собачьей клеткой, он выпустил Берту, позволил ей напиться. Собака вылизала миску и благодарно потерлась головой о ногу Васильца.

– Любит чужую кровь пить.

Собаковод обрадовался своей удачной мысли. Такие остроумные фразы не часто приходили в голову. Он обнажил в улыбке блестящие стальные коронки.

– А кто не любит чужую-то кровь пить? – философски заметил Тарасов. – Все её любят. Только чужую.

Василец не стал загонять Берту в клетку, только приказал ей сидеть и снова исчез. Василец хотел показать фокус, разученный по специальному заказу Тарасова. Он вынес из дома женский манекен, розовую пластиковую наготу которого прикрывал рваный ватник. Затем вышел на середину двора, к торчащему из земли деревянному шесту. Он насадил манекен на шест, воткнув деревяшку в дырку в нижней части туловища.

Василец бережно поправил одежду на манекене, отошел к клетке, вернулся к манекену с куском печени. Он обвил шею манекена веревкой, приладил кусок печени к горлу.

Берта, не шевелясь, сидела возле клетки и следила за манипуляциями хозяина. Верхние клыки плотоядно обнажились, на землю капала розовая тягучая слюна. Василец встал рядом с Тарасовым, но не торопился отдавать команду. Он почесал Берту за ухом, подмигнул одним глазом Тарасову и суть слышно сказал:

– Фас.

Команда была отдана так тихо, что Тарасов, стоявший в двух шагах от Васильца, даже не услышал короткого слова.

Услышала собака. Берта сорвалась с места. В три огромных прыжка она покрыла расстояние до манекена. Со стороны казалось, что она даже не касается задними лапами земли, а мчится над ней, как живая ракета.

Собака взвилась в воздух, обнажив в полете страшный волчий оскал. Через долю секунды треснул, сломался деревянный шест, на котором был насажан манекен. Старая телогрейка, прикрывавшая манекен, рассыпалась в труху. Кусок печени исчез в горле Берты. Лысая голова манекена покатилась в сторону, в траву, к глухому забору. Берта села возле поверженного врага и облизнулась.

– Хорошо, умница, – заулыбался Василец. – К ноге. Когда я даю команду, она хватает человека, который находится ближе к ней. Скажем, если вокруг полно людей, она бросится на того, который находится ближе.

– Я уже понял.

– Наверное, если бы не ваша рука, – Василец показал пальцем на перевязанное предплечье Тарасова, – тогда вы ко мне не обратились?

– Если бы не рука, возможно, сам справился. Это простое дело.

– Бог все к лучшему делает, – вздохнул Василец. – Так хоть я на хлеб себе копейку заработаю. Да вот собакам на кости.

Берта, повиливая хвостом, сделала круг по двору и подбежала к хозяину. Тот открыл дверь клетки, пинком ноги загнал в неё собаку. Ожидая похвалы, Василец взглянул на Тарасова.

– Ну как, понравилось?

– Высокий класс. Но ведь это манекен. Сможет ли она вот так у живого человека голову отхватить? У живого человека? Есть разница, понимаешь?

– Запросто, сможет, – Василец хохотнул. – У этой суки челюсти, как пневматические клещи. Цап – и готово. Ей разницы нет, что манекен, что человек. Хотите, яйца оторвет, хотите голову.

– Профессионалу верю на слово. Вот твой объект.

Тарасов запустил здоровую левую руку во внутренний карман пиджака, вытащил и протянул Васильцу тонкую стопку фотографий. На верхнем снимке обзорный вид большого московского двора, лавочки с гнутыми спинками, старые тополя с потрескавшимися стволами, детская песочница. На заднем плане автомобили, припаркованные у подъездов. На других снимках одна и та же молодая белокурая женщина с короткой стрижкой выгуливает в этом же дворе серого пуделя.

Рядом с женщиной плечистый мужчина со скучающим видом смолит сигарету. Последний снимок в стопке – портретный. Только женское лицо. Василец долго мусолил, разглядывал каждую карточку. Наконец, вернул снимки Тарасову.

– Гладкая баба, – одобрил Василец. – А этот мужик, стало быть, её муж? Или охранник?

– Можно так сказать, – кивнул Тарасов. – Приставили к ней олуха. Никакой реакции. Дилетант, мальчишка. Собаку он, разумеется, пристрелит. Но это произойдет, когда все будет кончено. Хорошо её запомнил?

Тарасов ещё раз показал Васильцу портретный снимок белокурой женщины.

– С другой не спутаю. У меня глаз, как алмаз. Раз увидел – на всю жизнь память. Но её жалко, очень её жалко.

– Кого жалко? Бабу что ли?

– Не бабу, – поморщился Василец. – Баб много. Одной больше, одной меньше. Мне, старику, бабы без разницы. Берту жалко.