Андрей Троицкий - Черные тузы

– Я только защищался, – Аверинцев пожал плечами. – Что сделано, то сделано.

Налетел холодный ветер. Васильев зябко поежился и поднял воротник пальто.

– Вы хоть сами посмотрели записи на этих кассетах? – в глазах Васильева загорелись огоньки жгучего интереса.

– Посмотрел, – кивнул Аверинцев. – Ничего особенного по нашим сегодняшним меркам там нет. Два крупных банкира и один член правительства весело проводят время. Общество обнаженных девиц, разговоры за жизнь, выпивка, главная изюминка – крупным планом несколько половых актов. Вот, собственно, и весь улов. Когда я только увидел эти кассеты, прикинул, что на них записано… Думал – о, это нечто. Оказалось – ни то, ни се. От члена правительства, от этого молодого человека я ожидал большего. Вообщем записи меня разочаровали.

– Правда, разочаровали?

– Правда, – кивнул Аверинцев. – Хотите знать мое мнение обо всем, об этом?

– Разумеется, – прошептал Васильев и придвинулся ближе к Аверинцеву.

– Будь у меня столько денег, сколько у этих людей, – Аверинцев тоже понизил голос почти до шепота. – Будь у меня столько денег, будь я член правительства или банкир… А вы понимаете, эти люди могут позволить себе если не все, то очень многое. Очень многое. Так вот, на их месте я бы к таким бабам на пушечный выстрел не приблизился. Третий сорт, залежавшийся несвежий товарец. Созерцание половой близости, все эти натуралистические подробности, они, ну, просто удручает. Немощь. Это не грехопадение, это гораздо хуже. Вы знаете, после всего увиденного я окончательно разочаровался и в нашем правительстве, и в наших банкирах. Сношаться с такими женщинами… У этих людей низкий вкус и нет брезгливости. Вот мое мнение.

Васильев вздохнул.

– Мне трудно судить о таких вещах, ну, о брезгливости, о падших членах правительства и женщинах низкого сорта, – сказал он. – Я ведь в отличие от вас записей не видел.

– Честное слово, вы ничего не потеряли.

– И, тем не менее, эти люди, государственные чиновники, интересы которых я сейчас представляю, они заинтересованы, чтобы видеозаписи не ходили по рукам, – сказал Васильев. – Может, им так спать спокойнее. У члена правительства возможна блестящая политическая карьера. Самая блестящая. Вы же знаете, что это за человек. И уж, поскольку вам все известно, хочу предложить одну сделку. Разумеется, не от своего имени. Короче, кассеты в обмен на деньги. На хорошие деньги.

– О какой сумме идет речь?

– Такие деньги смогут обеспечить ваше лечение в самой лучшей швейцарской клинике. Там вас поставят на ноги, там вы сразу оживете. И ещё останется на старость, и будущее вашего сына обеспечено. Оплата более чем щедрая.

Аверинцев натянул на лоб козырек кепки, задумался. Ветер стих, замерли черные ветви деревьев. Стали слышны далекие уличные шумы, поскрипывание ржавых качелей на детской площадке.

– Знаете что, – наконец, сказал он. – Именно такое предложение и рассчитывал услышать от вас. И вот что отвечу. В деньгах на лечение уже не нуждаюсь. О старости вообще не думаю. А мой сын способен сам позаботиться о своем будущем.

– Вы что это серьезно говорите? – Васильев вытаращил глаза, шея далеко высунулась из воротника сорочки. – От таких предложений люди не отказываются.

– Отказываются.

Аверинцев поднялся со скамейки. Васильев встал вслед за ним.

– И вы после нашего разговора, после нашего разговора… Можете так просто встать и уйти?

– А почему бы и нет? – Аверинцев пожал плечами.

– Здесь тихое место, вокруг ни души. Вы не боитесь, что я вам в спину выстрелю?

– Это вы напрасно спросили. Но я отвечу. Вы не опасны. Теперь уже не опасны. И государственный чиновник, которого вы опекаете, теперь тоже не опасен.

– Почему именно теперь?

Васильев часто моргал глазами. В этих глазах стояла мутная болотная тоска.

– Потому что пленки у меня. Случись что со мной или моим сыном, записи попадут в газеты, на телевидение. И вся эта паршивая история получит такую огласку… Произойдет нечто вроде землетрясения. Поэтому ни вы, ни ваши покровители не опасны. Я не блефую. Впрочем, проверить, блефую я или нет, вы не сможете. Просто не рискнете. Счастливо оставаться.

Аверинцев засунул руки в карманы теплого плаща, кивнул Васильеву и медленно, сутулясь под порывами влажного ветра, побрел к выходу из сквера.

…Вернувшись на квартиру сына, Аверинцев, до костей прозябший в сквере, долго пил на кухне горячий чай. Наконец, поднял голову, грустно посмотрел на Рослякова.

– Мы так ни о чем не договорились, – сказал он. – Этот Васильев от своего не отступится. Не тот человек, такие не отступают. Или я совсем не разбираюсь в людях.

Васильев сидел в утлом креслице перед круглым, в человеческий рост, зеркалом, обрамленным в ореховую резную раму. Он пристально, сощурив глаза, рассматривал свое отражение. Ничего особенного, человек как человек. Ботинки хорошие, из темной крепкой кожи, на высокой подошве, с глубоким рельефным рисунком протектора. Как раз по погоде ботинки. Немного помятый синий костюмчик, недорогой, но добротный, шерстяной. Светлая сорочка, темный галстук с вышитым на нем светлыми нитками гербом несуществующего государства или княжества. Этот светлый герб, если не присматриваться внимательно, напоминает только что посаженое пятно от сливочного пломбира или плевок.

Впрочем, все это мелочи, герб этот, будь он неладен, и синенький костюмчик. И овальная пряжка брючного ремня, словно надраенная бархоткой, лезет в глаза, блестит, как пасхальное яйцо. Главное, в общем и целом, выглядит Васильев неплохо, физиономия свежая, будто он только что с курорта вернулся, а не провел несколько недель в напряженной, но бесплодной работе, будто вовсе не он до утра мучался бессонницей, размышляя о собственных поражениях и неудачах. И он забылся странной давящей голову дремотой только под утро. И сон странный привиделся. Снится будто он, Васильев, атеист, всегда смеявшийся над сказкой о Боге, стоит на коленях в красном углу и истово молится, бьет низкие поклоны. А потом поднимает голову, а угол-то пустой, нет в нем иконы. И холодный пот вдруг пробивает по спине, холодный пот страха.

Васильев потянулся к тумбочке, плеснул в массивный стакан с толстым дном водки и немного фруктовой воды. Выпить можно, даже нужно, хотя легче все равно не станет. Концом шариковой ручки размешал коктейль, давший обильную зеленоватую пену, сделал большой глоток и поморщился. В доме такая тишина, что, кажется, уши заложило. Только вот дождик, зарядивший с утра, промозглый холодный дождик тревожит своими звуками, тянет в окно гнилым запахом весны, растаявшими помойками. Капли тихо стучат по жестяному подоконнику, в стекло скреблась ветка старой яблони.