Д. Пален - Живой товар

Попросила как-то Клавдия Гавриловна (она женщина интеллигентная, хоть и влиятельная) достать какому-то своему родственнику, а может, просто знакомому, лекарство редкое. Инна Васильевна в лепешку расшиблась — достала. Только все улыбались почему-то, когда суетилась она. Ну, отдала, деньги получила… Потом только ей сказали, что лекарство это — от заразы венерической… А она ж всем говорила, что лекарство для себя ищет!.. Но стерпела стыд, никому ни слова, особенно ей, Клавдии Гавриловне. Знала, что та оценит и запомнит.

Вот ее и можно было сейчас потревожить и всю правду рассказать.

Клавдия Гавриловна выслушала сбивчивые рыдания в телефон, подумала и говорит:

— Знаете что, Инна Васильевна, а вы им отомстите — все дела их грязные журналисту опишите. От такого скандала они век не отмоются и уж точно не откупятся. А если опровержение дадут, вот тогда народ и поймет, что в газете одна голая правда и написана.

— Ой, дорогая Клавдия Гавриловна! Мне бы такое и в голову не пришло. Только как это сделать? Припрусь в редакцию с улицы — кто меня там слушать станет?

— Нет, конечно. У меня племянник — журналист. Он умница, работает много. С разными газетами сотрудничает. Ему можно доверять, слова лишнего кому не надо не скажет и спьяну не проболтается.

— А как мне с ним встретиться?

— Я, дорогая, ему ваш телефон дам. Скажу, что у вас к нему дело. Он позвонит вечерком — вы обо всем и договоритесь. Не стесняйтесь его, он мальчик умный и тактичный.

— Ой, спасибо вам, родная!

— Не стоит. Да, зовут его Андрюша, Андрей Игоревич Родимцев.

— Спасибо вам, миленькая…

— До встречи, Инна Васильевна. И не волнуйтесь — все образуется…

Мамочка положила трубку. Ну вот — теперь только с этим Андреем надо будет правильно поговорить. И про шлюху Ирку послезливей рассказать.

«Карточки покажу, — решила Инна Васильевна. — Она же у меня красивая, зараза. Вот и буду говорить, что такую красоту, мол, эта проклятая фирма погубила ради бумажек зеленых…»

После сильных переживаний у мамочки всегда аппетит исключительно разыгрывался. Она решительно прошла на кухню и добрых сорок минут жевала, отрешенно глядя в окно, хоть привычное время ужина пока не наступило — вечер только начинался, даже не темнело еще.

А сразу после ужина племянник Клавдии Гавриловны и позвонил. Выслушал, повозмущался, посочувствовал, твердо заявил, что таким мерзавцам спускать с рук нельзя, пошелестел бумагой — видать, блокнот-ежедневник листал — и назначил время визита.

Теперь Инна Васильевна, почти успокоенная, прилегла перед телевизором. Оставалось только дождаться субботы. Часиков в одиннадцать он придет, а там…

«А там — отольются вам мои слезки, всем отомщу, за все!» — еще раз подумала она и устроилась поуютней — начиналась сто тридцать вторая серия.

Чутье моей тетушки никогда не подводило. И хотя все ее сенсации были не так уж и сенсационны по нынешним временам, но на этот раз она сказала совсем иначе:

— Андрюша, из этой истории может получиться стоящая публикация.

Значит, надо ей поверить. Хотя, конечно, с самого утра, да еще в выходной, тащиться на другой конец города страшно не хотелось, но я все-таки собрал слабые свои силы и поехал.

Тем более сейчас я сам себе хозяин — Яны с Ромкой уже две недели дома нет, я их в отпуск отправил. И сам отдыхаю — езжу только туда, куда считаю нужным, зря по редакциям не бегаю. Вообще лишних телодвижений не делаю. И ни перед кем не отчитываюсь.

Я трясся в троллейбусе и думал, что именно может сообщить мне мамашка этой красули. Тетя Клава так, слегка намекнула, о чем речь пойдет, вот я уже и прикидывал, что из подобного материала вытащить можно. Но потом вспомнил одного своего преподавателя с журфака. Тот всегда говорил, что у героев не должно быть головы, иначе они такого натворят, что ты и удивиться не успеешь.

Поэтому я попытался переключиться. Вот, например, адрес, куда я еду. Тоже ведь любопытная вещь. Раньше была такая приличная улица — Шиллера. У нас в городе вообще культуру уважают: не говоря уж об обязательном ассортименте (Пушкинская, Лермонтовская и Шевченковская), есть улица и Чайковского, и Шекспира, и даже Ромена Роллана. На Шекспира, например, во времена сухого закона по-советски был классный винный магазин: ни очередей, ни пьяной ругани, и выбор всегда отличный. А вот Шиллеру не повезло — под очередное празднование Дня Победы переименовали улицу в проспект Героев Ленинграда. Как потом ее только ни называли! А любители поострить до сих пор говорят (и пишут!): проспект Героя Ленинграда Шиллера. Раньше над этим даже смеялись. А теперь мы уже не смеемся над очень многим из того, что вызывайте смех раньше. Теперь вся жизнь — сплошной смех. Сквозь слезы…

Нет, дома здесь все-таки какой-то чокнутый нумеровал: почему, объясните мне, рядом с номером 59 стоит сразу 65? Куда подевались все остальные? Откуда мне, невинному прохожему, знать, что у этого пятьдесят девятого за спиной и стоит шестьдесят первый?.. У сестры еще хуже: она квартиру в новом районе купила, хата-то нормальная, но вот найти дом — целое дело… Тоже как здесь — идешь по улице: вот номер 25, значит, следующий, тот, что тебе нужен, будет 27. А вот фиг! Следующий 35. А твой номер 27 где-то в микрорайоне затерялся — ищи его…

Так я и шатался — искал дом этой самой Инны Васильевны. Да еще и время тянул: не годится даже ради самой шикарной статьи прибегать минута в минуту, как мальчишка на первое свидание. Цену себе знать надо.

Наконец нашел я этот дом — классическая хрущоба, подъезд с вечным кошачьим ароматом. Дверь самая обыкновенная, звонок, правда, приятный.

В глазке что-то мелькнуло. Дверь приоткрылась.

Вот это да! Все равно что встретить в крошечной прихожей памятник Шевченко в натуральную величину. Только монумент этот почему-то не серый, а в турецкий костюм втиснут, улыбается, приговаривает, сюсюкает.

Я представился. Она, конечно, сказала, что все-все мои статьи читала и вообще в восторге. Я тактично улыбнулся.

С трудом разминулись в коридорчике, и меня пригласили в «залу». Это, значит, самая большая комната, где людей не стыдно принять.

Сижу я в зале, по сторонам осматриваюсь — декорации изучаю. С каждой секундой все лучше девчонку эту понимаю: здесь не то что до восемнадцати дожить, здесь один день пробыть невозможно. А ведь придется.

Появилась в комнате Инна Васильевна и хлестко пахнула знакомой, но уже подзабытой «Красной Москвой». А следом потянулся уже целый шлейф ароматов: корица, ваниль, мед…

Вот это я понимаю, это же совсем другое дело! И точно, она подала чай с домашним печеньем и тортом.

Ну, слово за слово, начала она свою опупею излагать. И разумеется, с самого детства доченьки своей ненаглядной, с предъявлением подтверждающего материала девять на двенадцать и тринадцать на восемнадцать. Девчушка крохой действительно была чудненькая, в активном возрасте — тоже вполне. Но что-то я в голосе мамашкином особо острой любви не услышал. И гордости за дочку тоже.