Д. Пален - Живой товар

Как-то в прошлом году пошла я зубы лечить. Докторша спрашивает, где и кем работаю — для карточки. Я сказала, что в брачной конторе. А она и говорит:

— Как я вам завидую! Вы такое дело благородное делаете… Бог вас наградит за это…

Вот он и награждает… Но сейчас, глядя на этих двоих, я позавидовала сама себе. Не специально, случайно это вышло. Но все равно, как славно!

Ну да, это мне оно славно, а как он отреагирует, когда узнает?..

Если узнает. Нет, надо, чтоб узнал. И если тогда не шарахнется — значит, по-настоящему благородный человек…

Они болтают, а мне-то с Димой поговорить надо — и об этом, и не только. Да и ему, я вижу, со мной. Пришлось импровизировать — надо, мол, сжечь сухие ветки и в связи с этим устроить костер. А без мужчины я, само собой, и спички зажечь не сумею, а в костре подавно сгорю.

Отправились мы с ним к куче сухих веток — жечь. А заодно и побеседовать. Я рассказала Диме легенду, которую Жене спела.

— Знаешь, Ася, — говорит мне мой всезнающий мужчина, — я просто удивляюсь, как это у тебя при таком количестве друзей и приятелей мужа все-таки нет.

— Милый мой! На то они и друзья с приятелями. Мужа чуть иначе выбирают…

Много я понимаю, как надо мужа выбирать, один раз уже выбирала! Но Колесникову я в этом сейчас признаваться не стану…

— Слушай, Ась, я когда твое сообщение услышал, дома у тебя побывал — кое-что собрал. Ты же так в парадных туфельках на огород и уехала. Вот я тапочки твои любимые и привез.

Тапочки — это он молодец. Хотя у меня здесь всякой удобной одежды и обуви хватает.

— И еще — крем твой взял и этот… как его… которым грим снимают…

Ну гляди, какой заботливый! Да разве бывают мужчины такие сообразительные? Он ведь холостяк, а холостяки мало того что в женских делах ничего не смыслят, они ведь привыкли только о себе заботиться… Господи, неужели же я для него так много значу, что он за каждым моим шагом следит и думает, как бы мне хорошо сделать? А я-то, дура, в подозрения ударилась, чего это он все выспрашивает! Это я холостячка, сама привыкла только о себе, и когда рядом в кои-то веки хороший человек оказался, сразу черт знает что на него навешиваю!..

Мне захотелось тут же кинуться ему на шею, но я сдержалась и постаралась оставить разговор в деловом русле.

— Димушка, а фен? Забыл?

— Нет, я думал, но потом решил, что здесь у вас нет условий мыть голову…

— Димка, ты чудо!

Ну как можно такого мужчину не оценить?!

Мы стояли около потрескивающих веток, смотрели в огонь. Пришли ребята, стали рядом. Где-то вдали пела сумасшедшая цикада, неизвестно каким ветром занесенная в наши края.

Было хорошо, тихо. Что день грядущий нам готовит, я не знала. Но сегодняшний вечер наверняка награда мне за то, что я его дождалась.

Судмедэксперт Блатнов был слишком оптимистичен в своих оценках: в пятницу тела доставили только к ночи. Водитель труповозки что-то блудливо бормотал про трамблер и контакты прерывателя, от санитаров несло — не иначе, съездили налево. Пришлось отложить вскрытие на завтра, тем более что напряжение в сети не больше ста восьмидесяти вольт и без света из окон прозекторской легко можно что-то важное просмотреть.

Он пришел домой злой, перенервничавший от долгого пустого ожидания и голодный. Десять раз подогретый борщ показался кислым, Блатнов рявкнул на жену, налил себе стакан водки, посидел с полчаса перед телевизором, глядя, как у них там полиция мотается и какое у нее оснащение, и отправился спать.

Утром он чуть подлечился, нашел прозектора на огороде за домом и командным тоном велел двигать в морг. Взялись за дело в двенадцатом часу, а закончили после четырех: когда в телах нашли множественные огнестрельные ранения и калашниковские пули калибра 7,62, стало не до шуток и дальше работали уже самым тщательным образом.

Прозектор по-стариковски ворчал, произвольно перемежая самые загогулистые обороты родного государственного языка латинскими терминами, смягченными местным выговором: «х-хэ» вместо «ге», «ы» вместо «и» и, естественно, «хв» вместо «ф». Блатнов столько лет жил в этих краях, что давно уже привык, и все же когда слышал, к примеру, «хвасцыя, трясця йийи матери», только головой качал. Он понимал, конечно, что означает это приблизительно «фасция, мать ее…», но понимание смысла отнюдь не ослабляло чисто фонетического впечатления.

Закончили, размылись начерно, покурили — хотя и без того надышались сажей и горелой плотью. Потом Блатнов велел прозектору самым аккуратным образом весь материал собрать и поместить на хранение, а сам позвонил из кабинета главврача начальнику следственного отдела:

— Роланд Хвэдорович, Блатнов беспокоит… — поймал себя на этом «Хвэдоровиче», матюгнулся мысленно и продолжал: — Ты прости, что дома достаю, и в субботу, но только придется тебе этих покойничков горелых от ГАИ на себя брать. Обнаружены прижизненные огнестрельные ранения и пули от «Калашникова». Характер ранений таков, что ни один, ни другой вести автомобиль не могли. Плюс тот, что найден на откинутом сиденье, скончался во время пожара — сажа в легких, а вот второй — до пожара, легкие чистые. Для опознания материала мало, ты сам видел, ни лиц, ни пальцев, уголь один. Разве что по зубам — есть пломбы, да у одного аппендикс удален. Короче, я тебе заключение поднесу вечерком…

— Будь воно проклято, давай вже завтра с утречка!

— Ну смотри, тебе видней. В область не хочешь позвонить?

— Да позвоню — цыдульку твою почитаю и позвоню. Оно ж все равно, шо в субботу не приедут, шо в воскресенье.

— Но мы ж и сами с усами?

— А шо ж сами? Сами мы уже посмотрели…

Цимбалюк свернул разговор на полуслове и задумался. Смотреть-то смотрели, но пулевых пробоин в «мерседесе» горелом не видели и стреляных гильз специально не искали. И вопроса, где шофер, себе не задавали…

Ох, придется завтра, выходной там или нет, всех свободных вывозить на место. Хоть бы дождя не было!

В воскресенье многие газеты вышли с сенсационными заголовками: «Наш Листьев», «Журналистов убивают первыми», «Поджог или несчастный случай?»…

И радио «Саймон», и телеканал, и газета — все рассказывали о том, что прошлым субботним утром недалеко от подъезда собственного дома был найден мертвым известный в городе молодой журналист Андрей Родимцев. Говорили о его развивающемся таланте, о ярких репортажах и смелости независимых журналистских расследований. Обозреватели задавались вопросами, чем и кому была выгодна смерть этого человека. Правда, на убийство существовало всего несколько указаний, но они были. Журналиста нашли утром, однако температура тела позволяла считать, что умер он ночью. Если бы у него внезапно схватило сердце, поза оказалась бы совершенно другой. Но тело лежало на спине, руки были раскинуты, лицо не обезображено гримасой боли. В крови было обнаружено довольно много алкоголя — а все друзья в один голос утверждали, что Родимцев уже много лет почти не пил, даже в компании…