Светлана Алешина - Таблетки от жадности (сборник)

– А, Саша – нет! – Юрий грустно улыбнулся. – Тот, кроме Уголовного кодекса да пары инструкций Минюста, о деле еще ничего не знает.

– А кто тогда вам это сказал? Тот самый человек, к которому шеф-повар Вера Семеновна сегодня ездила рано утром?

Юрий в изумлении вытаращил на меня глаза.

– А вы откуда знаете?

– Иванилов рассказал, – ответила я преспокойно. – И мне бы очень хотелось знать, что это за человек.

– Понимаете, – поддержал меня Гурьев, – не у милиции, а у нас против шеф-повара появились очень серьезные подозрения. Потому что отравить санитарного врача ей было проще всех.

Некоторое время супруг Андреевой смотрел на нас испуганно, потом вдруг нахмурился, кивнул и сказал сухо, отчужденно:

– Ну да, Верочка мне сегодня жаловалась, что вы ее чуть до инфаркта не довели своими подозрениями.

– Так, значит, вы вместе ходили к тому или той неизвестной, так, что ли?

– Да, вместе! – неожиданно резко, с вызовом сказал Юрий. – И этот, неизвестный, как вы изволили выразиться, не кто иной, как заместитель прокурора области.

– Ого! – воскликнул Валерий Гурьев. – И вы с ним лично знакомы?

– Да, даже дальние родственники!

– И он вам сказал, чтобы насчет Надежды Андреевой вы не рыпались: с такими уликами, как у нее, можно считать, что она уже прописана в колонии строгого режима?

Тяжело дыша, муж хозяйки ресторана уставился на нас.

– Вы, собственно, к чему это все ведете? – спросил он наконец.

– Довольно темная это история, вот что, – философски заметил Гурьев. – И создается такое впечатление, что, если Андрееву упрячут за решетку, ее родственников и знакомых очень даже это устроит. Хотя им и жалко ее до чертиков, конечно, тоже.

– Вы бы шли по-хорошему отсюда, а? – вдруг изрек муж Надежды Алексеевны. Я от этих слов буквально вся похолодела, но наш криминальный репортер, казалось, ничуть не удивился.

– Верно, – сказал он. – Пошли отсюда, Ирина, ничего интересного все равно нам здесь больше не скажут.

Мы снова оказались на улице, потащились к остановке, чтобы ехать обратно в центр города. Тем временем сумерки сгустились настолько, что приходилось внимательно смотреть себе под ноги, чтобы поминутно не спотыкаться на ухабистом тротуаре городской окраины. Я подумала, что, пожалуй, следует отругать Валерия за то, что он испортил нам отношения с мужем Надежды Андреевой, и теперь не только за новыми фамилиями работников ресторана, с элементарнейшим вопросом к нему не сунешься. Но не было настроения говорить об этом, дикая усталость после суматошного дня давила, сковывала язык. Однако Валерий чувствовал себя иначе.

– Ничего, Ирина, не расстраивайся, – успокоил он. – С этими фамилиями все равно все глухо, я уверен.

– Серьезно? – спросила я его не без сарказма. – У тебя так много ниточек на выбор, что можно безжалостно рвать одну из них?

– Да нет, где там много, – вздохнул он устало. – Признаюсь, не часто ощущал я вокруг какого-либо преступления такую плотную завесу тайны. Главное, зацепиться совершенно не за что.

– Может быть, мы просто не там ищем зацепки? – предположила я. – Мне кажется, искать нужно не в ресторане Надежды Андреевой, а в окружении санитарного врача. Между прочим завтра его похороны. Может быть, ты все-таки составишь мне компанию и сходим вместе?

Вид у Гурьева снова сделался крайне смущенным и растерянным.

– Может быть, ты все-таки избавишь меня от этого печального зрелища? – сказал он. – Признаюсь, терпеть не могу похорон.

– Я, что ли, их люблю? Ладно уж, пойду с Володькой. Он меня, надеюсь, не бросит, супруг все-таки. А пойти на эти похороны необходимо, нельзя упускать такой шанс познакомиться с семьей Верейского.

Стоявший рядом и терпеливо ждавший автобуса Валерий больше не противоречил мне.

Дующий из Казахстана юго-восточный ветер пригнал облачность, и воскресным утром в день похорон санитарного врача было пасмурно. Облака стояли высокие, странного грязно-желтого цвета, будто пропитанные глинистой пылью, однако яркое летнее солнце без труда просвечивало сквозь них. Впрочем, к полудню они сгустились, потемнели, и, к моему великому изумлению, из них закрапал легкий моросящий дождик. Признаюсь, никак не ожидала этого явления природы сегодня, после многих недель жары и суши.

Мы с Володькой, никем не замеченные, стояли в толпе совершенно незнакомых людей, собравшихся на гражданскую панихиду по Верейскому. Из-за жары панихида проходила на открытом воздухе, где всех присутствующих и накрыл этот неожиданный летний дождик, мелкие и теплые капли которого тем не менее падали на открытые части тела, вызывая какое-то неприятное содрогание. Зонтика с собой, разумеется, никто захватить и не подумал.

– Смотри, погода оплакивает твоего санитарного врача, – заметил вполголоса стоящий рядом муж. – Что, он был очень хорошим человеком, да?

– Не знаю. – На этом траурном мероприятии мне было как-то не до иронии моего драгоценного супруга. – Говорят по-разному. Я-то сама ведь и видела его только раз, перед самой его гибелью. Как я могу знать?

– С твоей стороны было очень любезно вытащить меня сюда, на эту траурно-триумфальную тусовку, – не унимался Володька. – Посреди текучки повседневности, всяких там приемных экзаменов да походов на пляж маленькое memento mori очень даже освежает.

Я ничего не ответила. Знала, что если моего драгоценного супруга понесло на ехидства, никакими просьбами и увещеваниями его не остановишь.

– Не очень-то было любезно, – продолжал он, – заставить меня вчера снова в одиночестве торчать на пляже. Во-первых, скучно, во-вторых, надоедает отбиваться от желающих познакомиться со мной дам бальзаковского возраста.

– Так это из-за разочарования пляжем избавил ты меня сегодня от необходимости дегустировать твое очередное кулинарное фиаско?

– Сегодня мне не повезло, – сказал грустно Володя. – Я хотел сделать мороженое-эскимо, и был у меня очень хороший рецепт… Меня угощали приготовленным по нему мороженым, это объедение. Но молоко от кипячения свернулось, пришлось все это дело выбросить. Довольно странно, ведь я только вчера купил его с рук у одной очень приличной на вид старушки, и она уверяла меня, что молоко свежее.

– Это от жары, – вмешалась в разговор стоявшая рядом с нами женщина. – В жару молоко прокисает быстрее. Но сделайте одолжение, не говорите сейчас о пустяках. Мы же все-таки на похоронах.

Володька послушно, как маленький мальчик, умолк и стал смотреть перед собой, где на возвышении стоял, утопая в море цветов, гроб, и мой хороший знакомый, заведующий пищевым отделом Константин Георгиевич Маслин, как раз говорил траурную речь. Возле гроба был установлен микрофон, колонки громкоговорителя, все, как положено, так что голос заведующего далеко разносился по узкой и тихой улочке, где стоял особняк санэпидстанции, и буквально бил нам обоим по ушам своей оглушительной силой. Мой Володька, ненавидящий разного рода торжественные мероприятия, отчаянно скучал и томился.