Вячеслав Белоусов - По следу Каина

– Да как-то не вяжется всё, – поморщился я. – Больно уж попик этот получается у вас с ней…

– Что? Добреньким?

– Не то слово. Значительным каким-то. Будто из сказки.

– Во! – Федонин даже привстал. – Ты сам это сказал.

– Не таким он мне представлялся после книжек Холопова и Кремлёва. Хотя и там догадываться приходится. О заговоре полслова, о заговорщиках совсем ничего. Вакуум! Тайна за семью печатями! А с её слов!..

– Это уже не нам… – поджал губы старший следователь. – Я её за язык не тянул. Я ей высказаться дал, записал слово в слово. Всё по науке, как учили. А уж свои вопросики все потом. После передышки. Мы с Ивелиной Терентьевной и чаёк попили. Ты читай.

– Заговорщик с ангельскими манерами, – буркнул я. – И второй откуда-то появился? Какой-то немец, даже барон?..

– Леонтий, – подсказал Федонин, плечами пожал и добавил со значением. – Это заклятый враг архиерея Митрофана. Из обновленцев. Так получается со слов Ивелины Терентьевны. Епископ Леонтий декрет Ленина о церкви поддержал и раскол православной церкви возглавил, стал ярым противником архиепископа Митрофана. Но, конечно, не только его. Сам патриарх Руси Тихон возненавидел Леонтия. На то, оказывается, была своя причина. Леонтий, барон по сословному происхождению, ещё будучи в Саратовской губернии в интригах и смутах был замечен. Потом изобличён. За это его звания лишили и отослали к нам. Сослали, доверив самую тихую никчёмную церквушку.

– А как же он в епископах снова оказался? – не терпелось мне. – Это ж по их понятиям не такая простая процедура. Да и должность высокая.

– Краснопольский хлопотал за него. Перед самим Синодом и лично патриархом Тихоном. После своего приезда и назначения к нам. Они в то время как раз друзьями стали – не разлей водой.

– Он, значит, за него, а тот против!

– Ну это потом. Когда революция грянула. Тогда сплошная круговерть и в делах, и в мозгах. Вот и церковь переделать желающие нашлись. Леонтия тут же на свой щит, как жертву рук самого Тихона обновленцы подняли – и вперёд! А революции так все и вершились. Кто наверху заправляет, те знали, что хотели, а внизу – все на глотку, да за душу. Пока разберёшься, где окажешься, не знаешь; хорошо, если при столе, – Федонин свой стол оглядел и бережно рукой погладил, приласкав, – а то и у стенки с девятью граммами в башке.

– Видите, как всё оборачивается! – оттолкнул я от себя листки протокола допроса тоже в сердцах, заразившись его пафосом. – Живые, да к тому же… – я запнулся, меня заклинило, с трудом подобрал я нужное слово, – церковнопослушные они как-то по-своему те события нам объясняют, а бумаг официальных у нас до сих пор нет! Мне отец Михаил в Покровах такого наговорил!.. И его братия, с которой мы с вами не один день возимся!..

– Терпение, мой друг, – опять поднялся из-за стола Федонин. – Терпение и спокойствие. У меня тоже… в сознании не комфорт, а после некоторых встреч с… представителями религиозных источников, можно сказать, совсем кавардак. Но я же не падаю в обморок, как дамочка какая?

Увесистый аргументец он мне преподнёс, нечего сказать. Нашёл словцо старый лис в присутствии представителя младшей группы правоохранительных органов! Это надо понимать, чтобы честь мундира не затронуть…

– Дело надо, – только и мог я сказать, отвернувшись. – Срочно истребовать архивное уголовное дело из КГБ, и всё встанет на свои места. А то гадаем на кофейной гуще. То к попику, то к попадье нас…

– Между прочим, – прищурился хитрым глазом старший следователь, – у нас с вами, молодой человек, это называется старым добрым принципом.

– Да уж, конечно, – я не сомневался, что у Федонина для таких случаев припасена очередная зуботычина.

– С римского права, – начал он, постукивая себе в такт пальцем по столу, – в следствии действует принцип объективности, который требует всесторонность и беспристрастность исследования всех доказательств и их источников. Ничто не имеет приоритета. Никто и ничто не наделены правом довлеть над следователем и тем более ставить точки в последней инстанции.

– Я что-то не понял, – стараясь разрядить обстановку, улыбаясь, неловко вмешался капитан Донсков и тоже поднялся. – Намечается реформа отечественной правовой школы? В коридорах нашей конторы я что-то не слышал…

– То в вашей конторе, – совсем недружелюбно поморщился Федонин, а мне отчеканил, не моргнув глазом. – Аудиатур эт альтэра парс [1] Да будет и другая сторона выслушана. , молодой человек. Не следует забывать.

Донсков так и сел, язык проглотив и ничего не понимая.

– Устал я с вами, – положил передо мной ключи от кабинета Федонин. – Да и поздно. Дома ждут. Закроешь кабинет, – и он двинулся к двери.

– Павел Никифорович! – бросился за ним Донсков, но тот только ладошкой вяло махнул:

– Прощевайте. Потолкуйте тут без меня. Вам есть о чём. Только ты, Юрий Михайлович, не забудь. Утречком сделай, что я просил.

И скрылся за дверью.

– Он что? Обиделся, что ли? – уставился на меня Донсков. – Что у вас с ним за разговоры были? Что-то я не понял ничего?

– Так, – отвернулся я. – Сам не соображу. Вроде всё по пустякам. Может, с шефом у него разговор какой был ещё днём? Он толком-то мне и сам ничего не объяснил. Об отравлении Семиножкина заключение выдал и сообщил, что Игорушкин дал согласие на возбуждение уголовного дела.

– Однако… – почесал затылок Донсков. – А это? Чего это он абракадабру какую-то выпалил, уходя?

– Так… вспомнились старику студенческие годы.

– Ты не гаси, Палыч, – навострил уши Донсков. – Чего от меня-то скрывать?

– Да латынь это, – нехотя огрызнулся я.

– Ну это я понимаю, – наседал тот.

– Судейская присяга была в Древних Афинах, в ней содержатся такие слова. Означают примерно следующее: клянусь, что буду выслушивать и обвинителя, и обвиняемого одинаково.

– Конечно, – почесал затылок Донсков. – А как ещё? Погоди. А до этого о чём у вас разговор был? С чего это он на тебя?

– Это ты меня спрашиваешь?

– Он и домой что-то враз засобирался, – не отставал капитан. – Редко с ним такое происходит. Я, признаться, и не успел. Вот, хотелось по сто граммов с вами после, так сказать, долгого рабочего дня…

Он вытащил из-за пазухи бутылку коньяка и поставил на стол. Бутылка смотрелась одиноко и грустно на пустынной поверхности стола.

– Может, догнать? – кинулся он к окошку.

– Бесполезно. Старик не из тех, чтобы возвращаться, – махнул я рукой. – Не пойму только, чем я его задел?

– Ты вспомни, Палыч. С чего спор у вас зашёл? – уже доставал рюмки с полочки из шкафа Донсков. – Из закуски вот только яблоко.

Он выставил на стол яблоко. Огромное и зелёное на фоне золотистой жидкости в благородной бутылке впечатляло.