Валентин Пушкин - Паутина судьбы

Морхинин назвал свой роман просто по имени – «Проперций». Пусть останется книга об этом юноше среди утвержденных в мировой классической поэзии гениев Вергилия, Горация и Овидия. Был еще блистательный Катулл – первый в римской поэзии. Однако это признавали немногие. Что уж говорить о Проперции, умершем примерно в том же возрасте, что и Катулл?

Не говоря ни слова Обабову, не пробуя показать новый роман в журналах, Морхинин снова пошел к Ивану Фелидоровичу Ковалеву. Его появление секретарша встретила с тем же презрением:

– Ивана Фелидоровича нет. Он в командировке, в Италии, – едва шевеля губами, сказала секретарь Вера. – Но я зарегистрирую вашу новую… трудовую победу. Можете сами отнести в отдел рецензий. Там примут, я позвоню. А где же ваш первый роман? Тот, что вы приносили прошлый раз?

– Понимаете, – горячо, с горестью неудачника заговорил Морхинин. – Прочитал его один очень благожелательный и достойный человек, одобрил и хотел помочь в издании… Но… – Морхинин развел руками и поник головой.

– Что – но? – с прежним презрением поторопила секретарь.

– Этот мой благожелатель… Симигур Федор… Он неожиданно умер.

– Все умрем, – холодно отрезала Вера. – А Симигур был беспробудный пьяница. Чего еще от него было ждать!..

Морхинин спустился на первый этаж. Постоял, разглядывая афиши чьих-то творческих вечеров в большом и малом залах ЦДЛ. Иногда из полуподвальчика, где, как он знал, находилось знаменитое писательское кафе, появлялись представители творческой интеллигенции в довольно крепком подпитии. Тут были в первую очередь поэты, затем более солидные компании прозаиков, а дальше те, кто еще богаче, – драматурги, сценаристы. Вокруг них суетились литературные прихлебатели.

Морхинин раза два побывал в этом специфическом месте с Миколой Лямченко из Гнездниковского переулка. Робко поглядывал он вокруг, мелко прихлебывая свой кофе, тогда как за многими столиками кипели литературные страсти. Писательские отношения выяснялись иной раз столь темпераментно и самобытно, что оппоненты хватали друг друга за галстуки. А бывало применяли и кулаки. От изумления перед такими открытиями в писательском мире Морхинин впадал в столбняк. Впрочем, все эти истории не так уж отличались от закулисной обстановки в оперном театре, где он прослужил двадцать лет.

В литераторском кафе случались происшествия, напоминавшие иной раз забавные анекдоты. Про них Морхинин узнал от Лямченко, который в ЦДЛ был свой человек.

Однажды группа кавказских литераторов отмечала юбилей своего знаменитого поэта. Виновник торжества, маленький довольно тучный старик, разрумянившийся от коньяка, тихо сидел в центре нескольких сдвинутых столиков и выслушивал со скромным достоинством славословия коллег-земляков. Когда возлияния превысили юбилейную норму, горячая кровь литературных джигитов запылала, сметая всяческие условности. Наконец, не выдержав давления пламенного темперамента, один из славословящих вылез из-за столиков, высоко поднял фужер, наполненный коньяком, и обвел присутствующих глазами:

– Вы слышали, как мы гордо превозносили здесь имя нашего замечательного поэта? Своим талантом он превзошел всех. Кого можно поставить рядом с ним? Кто, скажите мне, самый великий поэт Кавказа?

Выступавший посмотрел на случайно присутствующих в кафе – не горского происхождения. Те помалкивали на всякий случай. И все-таки нашелся среди них придурковатый правдолюб, негромко ответивший:

– Лермонтов – самый великий поэт Кавказа.

– Кто?! – грозно вскричал выступавший, невольно хватая себя за верхнюю пуговицу на брюках, где традиционно должна находиться рукоять кинжала. – Кто самый…

– Ле… Лермонтов, – уже бледнея, пролепетал неосторожный.

И воцарились в литераторском кафе разочарование и неловкость. Маленький румяный старик выбрался из центра юбилейного славословия и, покачивая умной головой, побрел к выходу. За ним бросилась вся компания сопровождавших его литературных мюридов [1] Мюрид, мурид ( араб . – стремящийся, желающий; переносное значение – ученик), в мусульманских странах человек, желающий посвятить себя исламу, овладеть основами мистического учения – суфизма. , сверкая глазами и бормоча проклятия. Не забыли кинуть на столик пачку денег, которых хватило не только оплатить заказанные яства и напитки, но и вызвать восторг буфетчицы и уборщиц, внезапно обогатившихся.

Поскольку разговор с Морхининым возник после двух выпитых бутылок сухого молдавского вина и приятной закуски, Лямченко проявил благожелательность и инициативу к новому роману Валерьяна. Он позвонил в издательство, где имелась кроме прочих историческая серия. В ней разрешались иногда умеренно тиражированные античные или древневосточные сюжеты.

– Вообще-то с твоим перченым «Проперцием» морока будет, – сказал Лямченко. – Мало того, шо сюжет не с отечественной истории, так еще и про поэта какого-то хренова. Нет чтобы – если уж «дела давно минувших дней, преданья старины далекой…»

– Глубокой, – поправил Морхинин, не могущий допустить искажения даже одного слова у Пушкина.

– Ладно… ерундит. Я и говорю: если уж про «преданья старины», то уж взял бы Александра Македонского, Тамерлана там… еще какого-нибудь головореза. Или про восстание в Древнем Китае… Как там – «Желтые повязки»? Борьба народа с императорским феодальным гнетом… Ну, ничо, попробуем.

Лямченко накрутил номер «Передовой молодежи» и позвал к телефону редактора исторической серии.

– Здоровеньки булы, – сказал он, подмигивая Морхинину. – Это говорит Лямченко из секретариата Ивана Фелидоровича Ковалева, чуешь? Ага. А это кто? Владимир Цедилко? То добре, очень приятно познакомиться. Как у вас с выпуском казачьего журнала?.. А у меня к тебе, Владимир, просьба. Подойдет к тебе в издательство один хороший человек. Написал роман про древнего римского поэта. Иван Фелидорович его одобряет, я тоже. Разумеешь? Я надеюсь на успех. Мировую культуру тоже пропагандировать треба. Автора зовут Валерьян Морхинин. Запиши и заказывай ему пропуск для входа, – Микола положил трубку и хихикнул язвительно. – Присосался к издательству казачок с Кубани, хочет в крупные деятели выскочить, в борцы с «пятой колонной». Собрались они там журнал издавать под названием не то «Стремя», не то «В стремя»… Ну а меня назначили главным редактором газеты «Московская литература», вот так вот! Мы еще с тобой должны отметить то знаменательное событие.

Морхинин почувствовал во внутреннем кармане жалобное похудение кошелька. Но, разумеется, не возразил, а даже приятно улыбнулся своему новому литературному покровителю.

– Давай, езжай в «Молодежь» со своим перченым «Проперцием». Хотя надежды на успех маловато, пробуй. А тот Цедилко – редкий нахал, так что не расслабляйся… – Микола хлопнул Морхинина по плечу, отчего бывший оперный хорист малость поморщился: не выносил таких дружеских фамильярностей.