Энтони Беркли - Второй выстрел

- Ох,- выдохнула Аморель срывающимся от волнения голосом.- Но почему же она не попыталась его остановить, или не позвала Этель, или не предприняла еще что-нибудь?

- Разве миссис де Равель производит впечатления такой уж доброжелательной особы?- спокойно ответил Шерингэм. - Она приготовила свои розги для Эрика, которые, как она считала, должны была привести его в повиновение, к тому же она ненавидела Эльзу. Ей вообще свойственна безжалостность кошки, мучающей мышь, и поэтому возможность жестоко отомстить сопернице с помощью самого Скотт-Дейвиса ее позабавила, пусть даже для этого ей пришлось допустить, чтобы и любовник получил некоторое удовольствие. Должно быть, той ночью она испытывала страшные муки ревности, но вынесла их, убедив себя, что так она сможет как нельзя лучше отомстить Эльзе. Однако, как и большинство эгоцентричных людей, она недооценила своих соперников. Эрик не пришел к ней как побитая собачонка на следующий день, напротив, он бросил ей в лицо известие о своей помолвке как пощечину. И Эльза Верити не отвергла его с отвращением, узнав о нем все правду. Она решила, что это ниже ее достоинства, и предпочла его застрелить.

- И что же, Сильвия сама вам это рассказала?- удивилась Аморель.

- Скажем, она призналась под моим давлением,- осторожно ответил Шерингэм. - Она сказала, что видела, как Скотт-Дейвис заходил в комнату Эльзы. Я спросил её, почему же она сразу не предприняла никаких шагов, а она в ответ только зевнула и пожала плечами, мол, с какой стати она должна была вмешиваться, это вообще не ее дело, пусть себе люди развлекаются как хотят. Хотя ее истинные мотивы были очевидны.

- Но ей-то не приходило в голову, что Эльза...

- Застрелила его? Нет, конечно. Она с самого начала недооценивала ее, и продолжает делать это и сейчас. К тому же она была уверена, что это совершил ее муж в припадке ревности.

- А как, по-вашему, Эльза это сделала?- невозмутимо поинтересовалась Аморель.

- Разве не ясно? Эльза была тем человеком, с кем Скотт-Дейвис намеревался встретиться, и Эльза знала, где он оставил ружье, и именно Эльза, Тейперс, была той женщиной, которая стояла и ждала за поворотом тропинки - как ты сам проницательно заметил. Вы знали об отпечатках ног, Аморель?

- Да.

- Признаюсь, одно время я думал, что следы были вашими. Размер ваших туфель в точности подошел. Потом я обнаружил, что туфли Эльзы подходят с тем же успехом.

- Да, у нас с ней одинаковый размер.

- Аморель!- вдруг вмешался я.- Я не думаю, что...

- Что?

- Да так, ничего...- слабо проговорил я. Аморель опять так сжала мою руку, что сомневаться не приходилось: она не хотела, чтобы я ее прерывал.

- Так, значит, вот как это было?- медленно проговорила Аморель. - А теперь нам троим предстоит забыть об этом, и пи единая душа больше не узнает?

- Вот именно. Завтра вынесут вердикт о смерти в результате несчастного случая, и дело будет закрыто.

- Да-а.- Я смутно видел профиль Аморель, которая сидела, устремив взгляд в темноту.- Знаете, Роджер, тихо сказала она,- и слава богу, что он мертв. Такие люди недостойны жить. По-моему, это здорово, что нашелся хоть кто-то, обладающий достаточным мужеством, чтобы это признать - и исправить...

- Согласен,- ответил Шерингэм.

Мы еще немного посидели молча. Внизу, в чаще, где Скотт-Дейвис встретил свою заслуженную смерть, жалобно заухал филин. Море вдалеке мерцало отблеском лунного света.

- Бедная Эльза,- прошептала Аморель.

Эпилог

Наконец-то моя рукопись подошла к концу.

Прошло уже три года с тех пор, как я начал с таким отчаянным упорством трудиться над ней жарким летним вечером в своей спальне в Минтон-Дипс. Причины, которые заставили меня закончить ее, очень разнятся с теми, по которым она появилась на свет. И теперь я уже могу сказать, что эта последняя совершенно не совпадает с той причиной, которую я предусмотрительно поместил в предисловии к своему рассказу.

Короче говоря, я приступил к этому повествованию исключительно ради полиции.

Когда три года назад я осознал, что подозрения полиции в связи со смертью Эрика Скотт-Дейвиса все больше и больше сосредоточиваются на мне, я постарался не поддаваться панике и сохранить голову на плечах. Я знал, что необходимо что-то срочно предпринять, и немедленно приступил к действиям. Было ясно, что инспектор Хэнкок строит свои подозрения на основании двух гипотез, обе из которых неверны. Первая заключалась в том, что у меня была самая идеальная возможность застрелить Скотт-Дейвиса, поскольку я был единственным, кто находился внизу у реки во время второго выстрела; и вторая - в том, что я единственный имел для этого мотив. Если с первой я еще мог справиться, доказав очевидный факт, что Скотт-Дейвис никак не мог быть убит вторым выстрелом, вторая гипотеза требовала к себе более тонкого подхода.

Когда расследование только начиналось, я был очень озабочен тем, чтобы никакие слухи, указывающие на кого-то другого, не достигли ушей полиции. Вскоре, однако, я понял, что это совершенно излишнее донкихотство. В конце концов, не будет никакой несправедливости по отношению к остальным, если полиция откроет для себя очевидную истину: пусть у меня и был мотив для убийства, но, в таком случае, и у каждого человека в пашей маленькой компании (за исключением разве что Эльзы Верити) тоже был свой мотив причем куда серьезнее моего. Если бы дело касалось лишь одного конкретного человека, возможно, я принял бы другое решение. Но если количество когда-либо могло оказаться преимуществом, то это был как раз такой случай. Если показать полиции, что буквально каждый был заинтересован в смерти Эрика, как она сможет выделить в качестве виновного кого-то одного? Если поодиночке мы уязвимы, то вместе мы в безопасности. Суд запутается, дело усложнится, и ничего нельзя будет ни распугать, ни доказать.

После этого я решил, что полицию нужно как можно подробнее проинформировать обо всех событиях, которые предшествовали смерти Скотт-Дейвиса, вместе со всеми подводными течениями и скрытыми интригами, которые и подскажут необходимые мотивы. Но как это сделать?

Было бы бессмысленным для меня рассказывать им что-то на словах. Любое мое заявление сразу подверглось бы сомнению как попытка отвести подозрение от себя, его бы тщательно обнюхивали и прощупывали со всех сторон, и вряд ли оно прозвучало бы по-настоящему убедительно. Мне оставался единственный путь - донести до них то, что мне известно, таким образом, чтобы они подумали, будто обнаружили это сами, как бы против моей воли. Но опять-таки, как?

Вот тут и родилась идея изложить все это в форме дневника, восстановив содержание наших разговоров, описывая каждое событие как только что произошедшее. Я знал, что за каждым моим шагом будут следить. Если спрятать рукопись так, чтобы они это заметили, её, несомненно, извлекут из тайника и внимательно прочтут. Меня забавляло, когда я писал, как якобы старался не попасться никому на глаза, пряча свою рукопись между корней кустарника, и проверял, не следили ли за мной. В действительности я сделал как раз обратное - убедился, что за мной был "хвост". Мне нетрудно было так пристроить крышку коробки, чтобы потом сразу понять, открывали её или нет. Конечно же её открывали.