Александр Рогинский - Мысль изреченная

Было такое: перегорела лампочка в самый неподходящий момент (мы занимались с Полиной английским). Я пошел вкручивать новую, в результате произошло замыкание с искрами.

Окунев явился в девять утра, когда я только закончил завтрак.

– Это ты, оказывается, – произнес я самую нелепую из всех нелепых фраз.

– Похоже, – жизнерадостно улыбнулся Окунев.

– Ну и хорошо, – довольно сказал я. – Идем, познакомлю тебя с моей.

– А кто она по специальности?

– Очень тонкий психолог, но ты этого не заметишь.

– Повезло ж тебе, – сказал занудным голосом мой школьный друг.

Из кухни выплыла Полина с теплым платком на плечах, что состарило ее лет на десять. Я, было, возмутился такой непрезентабельностью, а потом вспомнил, что нас ведь не предупреждали. Если и останется недовольным внешним видом жены мой школьный товарищ, то пусть катится.

– Вы тот самый польский изобретатель приборчиков Окунев?

– Тот самый и немного уже другой. Во-первых, я здорово подрос, – пристально смотрел в сливовые глаза Полины Окунев, – во-вторых, мое мышление и способы познания жизни претерпели большую эволюцию.

– Ты не пугайся, – прервал я околонаучное своего школьного товарища, – это он работает на твое кандидатское звание, чтобы показать, что и он не лыком шит. Правильно я говорю, Окунь?

Я применил прозвище только для того, чтобы сбить напряженное состояние, возникшее при скрещивании трех полей.

– Ты словно читаешь мои мысли. Я приехал, чтобы мы наладили производство лучшего, что создала моя фирма, – сказал стыдливо Окунев и уселся на беспризорно стоящий посреди гостиной стул.

Теперь получалось, что он сидел, а мы стояли кругом. Окунев глупо улыбался, а я подошел к нему и хлопнул неестественно сильно по плечу, неожиданно выбив из бывалого пиджачка облачко пыли.

Все уставились на облачко, которое быстро растаяло.

– Ты думаешь о совершенно глупых вещах, – остановилась подле меня Полина.

Володя уставился на нас несколько отстраненно.

– Видишь, тебе придется привыкать, у нас тут такие тесные отношения, что мы можем разговаривать при всех…молча. Поэтому она мне и ответила, что я подумал кое о чем.

Володя чувствовал себя неловко. Он попал в странную ситуацию, когда его окружили и произносят неизвестно откуда появляющиеся и неизвестно о чем говорящие слова.

Наверное, подумал я, он пожалел, что нагрянул так рано.

– Я кушать не хочу, на вокзале съел пирожок со стаканом кефира, – признался Володя. – Теперь я хотел бы только поговорить о деле и уехать назад, у меня также очень много работы, а за моими персоналиями нужен глаз да глаз.

– Как, и в Польше требуется за ними смотреть? – спросила Полина, бесцеремонно беря Володю за руку и ведя его на кухню.

– Не было, не было и вдруг есть, – произнес Володя.

Мы странно переглянулись.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, чтобы скрасить неловкость.

– Ничего. Тебя я век не видел, и тебя не было, а теперь ты есть. Словно проявился по моему желанию. Вот было бы здорово придумать такой приборчик, который при нажатии кнопки телепортировал бы нас в желаемую часть света к желаемому человеку.

– Почему бы вам не придумать такой приборчик, – обыденным голосом сказала Полина, наливая в кастрюльку воду и бросая в нее свернутую в кольцо порцию итальянской вермишели.

Вот гениальное блюдо. Ничего не надо особенно готовить, а только выдержать продукт в кипящей воде определенное время.

Вскоре долговязый Окунев, неловко согнувшись и покраснев от усилий лицом, заглатывал хлюпающую вермишель.

Он ловил ее губами, сильно втягивая воздух. Вермишельные линии летели в открытый рот, исчезая в нем без последствий.

Полина наблюдала за действиями голодного польского предпринимателя с удивлением. Казалось, в широком рту Окунева поочередно исчезнут вермишель, тарелка, все, что на столе, а потом туда же последует и все остальное.

Что-то очень сильно из Гоголя – никак Пузатый Пацюк, которому вареники, предварительно обмакнувшись в миску со сметаной, сами влетали рот, стоило только его открыть.

Полина улыбнулась моим мыслям, она их одобрила. И тут же сильно шевельнулась, едва не свалив увлекшегося едой Окунева со стула.

Он на мгновение остановился, испуганно- сердито глянув по сторонам – в следующее мгновение решительно расправился с оставшейся вермишелью.

Я мысленно аплодировал, это был высший класс. Прекрасная сцена, достойная сцены.

– Все, – сказал Окунев, – я сыт, теперь можно к деловой части.

– Ты еще не выпил кофе, – сказал я, надеясь получить удовольствие еще от этой пищевой операции.

– Да, – сказала вдруг переставшая спешить Полина, – еще кофе с гренками.

– Гренок не надо, а кофе больше.

– Он очень крепкий, – напомнил я.

– Я люблю крепкий, – сказал Володя и нетерпеливо осмотрелся.

Пил он маленькими глотками, закрыв глаза, издавая урчащие звуки. Мы обступили его, радуясь насыщающемуся голодному человеку.

Вот что такое настоящая живая жизнь – не причмокивания вперемежку с затяжками сигаретным дымом и рассуждением о длинных ногтях Кристы Ачнур.

Глупая мысль посетила меня: а что, если забраться сейчас в голову Окунева и послушать, о чем он думает.

Я осмотрел своего товарища, пытаясь определить по внешним чертам направление его мыслительной деятельности, но кроме болезненного сосредоточения на еде, ничего не заметил.

– Пойду подышу на балкон, – сказал я, мысленно выругавшись.

Полина села напротив уже погасившего первый голод Окунева. Я мысленно поблагодарил ее. Она кивнула.

На балконе висели выстиранные штаны. Я облокотился о поручень, посмотрел вниз. Двор медленно пересекала голубая кошка.

Было холодно, сосредоточение шло вяло. Я вернулся на кухню и тут же залез в голову Окунева, смирно сидящего и смотрящего, не моргая, на Полину.

Странно – человек по-прежнему ни о чем не думал.

Я вспомнил одного парапсихолога, который рассказывал, как страшно страдает из-за того, что читает чужие мысли.

Он не мог пойти на стадион, посмотреть игру любимой команды, с девушкой или женщиной кинотеатр посетить.

Все пространство прослушивалось, на него обрушивался шквал разных мыслей и, большей частью, как помнится мне, мыслей о деньгах и сожалений, что у соседа корова не сдохла.

– Головы полны зависти, – сказал мне тогда парапсихолог. – Каждый желает соседу зла, улыбается ему, поднимает тост. Это жутко, с таким жить нельзя, потому я всегда после выступления выпиваю графин водки, на некоторое время отключаюсь.

Полина стояла у окна, Окунев сидел, словно вся пища, которую он проглотил, вдруг затвердела и выпрямила его.