Марианна Баконина - Школа двойников

– Тогда зачем он здесь? – обернулась Лизавета.

– Ты что, не заметила его «виповскую» карточку? – Глеб потрясающе умел удивляться. – Это мы ходим-бродим с кусками картона! – Он дотронулся до своей аккредитационной карточки, которая ничем, кроме порядкового номера, не отличалась от Лизаветиной. – Такие феньки, с точки зрения Лысого, – фиговые листки для чернорабочих. Аристократы должны появляться на тусовках вроде сегодняшней лишь как особо важные персоны или как почетные гости. Усекаешь?

Лизавета кивнула.

– Извини, мне надо догнать Славика. Так где же можно найти этого Лысого? Странная, кстати, кличка. Я что-то не заметила особой лысины, он скорее седой…

– Ага. И страшно гордится своей благородной шевелюрой. Вот его и стали дразнить «лысым». Идем, я тоже в буфет. Вполне вероятно, что Валерий Леонтьевич там, если, конечно, его не пригласили на рюмку коньяку в узком кругу избирательных начальников.

Очереди в буфете не было – пьющие, наверное, уже утомились, а едоки сидели в зале. Лизавета окинула буфет внимательным взором. Кроме них, посетителей было всего четверо – юная целующаяся парочка в джинсах и свитерах, низенький старик с дорогущим фотоаппаратом и в обсыпанном перхотью пиджаке и человек лет тридцати с непроницаемым лицом, по виду либо брокер, либо дилер.

– А кто он такой, этот Валерий Леонтьевич? – возобновила разговор Лизавета, когда все трое удобно устроились за дальним угловым столиком.

Глеб не торопясь отхлебнул пиво, слизнул пену с губ, потом недоумевающе посмотрел на соседку.

– Ты что, с луны свалилась? Он же председатель Ассоциации независимых журналистов!

Лизавета ответила равнодушно:

– Я и городское-то начальство толком в лицо не знаю, а ты… Он еще чем-нибудь знаменит?

– А как же! Валерий Леонтьевич был одним из тех, кого размазала по стенке Маргарет Тэтчер. Может, помнишь? Или ты в те времена еще в детский сад ходила?

– Я даже в детском саду следила за текущим моментом.

Теперь Лизавета поняла, почему благообразное лицо Валерия Леонтьевича показалось ей знакомым. То интервью, во время которого Железная Леди остроумно и по существу отвечала на агрессивно-бестолковые вопросы трех лучших советских журналистов-международников, интервью, доказавшее всю беспомощность отечественной репортерской традиции, забыть было попросту невозможно.

– Он действительно очень влиятельный человек, – улыбнулся Глеб. – Так что можешь гордиться его давешними комплиментами.

– Слушай, ты часом не знаешь, где могут пить коньяк лица, допущенные к телу и приближенные к дворцовым тайнам?

– Все-таки хочешь отыскать Валеру? Пустой номер, он, скорее всего, уже ушел.

– Тогда давай сами разузнаем, что случилось с тем дядькой!

– Зачем? – почти шепотом спросил Глеб.

Лизавета растерялась.

– Я даже не знаю, что сказать. У нас журналисты, может, и не готовы трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. И за сенсациями, особенно двоякими – за которые не то похвалят, не то уволят, – охотятся с ленцой. Но, по крайней мере, у нас в городе не принято открыто расписываться в том, что тебе, журналисту, начихать на сбор информации, что от скандальных происшествий и таинственных убийств тебя тошнит и что ты предпочитаешь кружку пива пенного священной пахоте на информационной делянке!

– Красиво говоришь! Прямо-таки Аркадий! – Лизавета и Глеб окончили среднюю школу, а после университет примерно в одно время и беседовали на одном языке. Неизвестно, как приняли бы представители следующего поколения цитату из Тургенева. Лизавета же поморщилась, она тоже читала произведения Ивана Сергеевича, в том числе и те, что включены в школьную программу.

– Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины проще всего отречься от всего под предлогом «не говорить красиво»! Ты как хочешь, а я попытаюсь прорваться!

– Куда?

– В медпункт. Хотя бы для того, чтобы выяснить, жив этот человек или нет и как его зовут. А ты допивай! Идем, Славик! – Лизавета решительно направилась к выходу из буфета.

– Минуй нас пуще всех напастей и женский гнев, и женская любовь, – пробормотал Глеб и двинулся следом.

Спустя несколько минут они добрались до входа в закрытую часть Дома парламентского политпросвета. Именно отсюда появилась бригада медиков, именно за этой дверью скрылись носилки с телом упавшего мужичка, именно тут висела сакраментальная табличка «Служебный вход».

Лизавета взялась за дверную ручку. Неожиданно рядом возник высокий комодообразный парень с мрачным, прыщеватым лицом. Привратник явился неведомо откуда. Как в сказке. И встал перед Глебом, Славиком и Лизаветой как лист перед травой.

– Это ход в служебные помещения, – решительно произнес он.

Лизавета покосилась на Славика с камерой. Над видоискателем мигнул красный огонек: Славик запустил пленку, не дожидаясь команды. Настоящий информационный волк.

– Мы хотели бы…

– Пройти в медпункт, – перебила Глеба Лизавета.

– А в чем дело? – Привратник говорил лениво, через губу, он заранее знал, что с легкостью турнет этих странных энтузиастов, вознамерившихся преодолеть границу, отделяющую чистых от нечистых.

– Предположим, я нуждаюсь в срочной медицинской помощи…

Комод уставился на болящую, оглядел ее с ног до головы.

Лизавета никак не походила на особу, измученную мигренью или коликами. Строгий серый брючный костюм мужского покроя, нежная белая блузка с нарядным кружевным жабо, изящные ботинки, как бы тоже мужские, незаметный макияж, копна рыжих волос и веселые искорки в глазах – все это делало ее похожей на тех не ведающих реальной жизни девочек, которых привратник видел только на глянцевых страницах журналов или в рекламе мыла и помады. Он не знал, что Лизавета хотя и была экранной девочкой, но девочкой с начинкой, девочкой наоборот. При всей внешней безмятежности и товарном виде она по долгу службы много знала и много помнила. Она хранила в кудрявой головке подробности всяческих скандалов и происшествий. Она умела цитировать высказывания официальных лиц трехлетней давности, причем вставляла их весьма кстати, например, когда кто-либо из них, поднявшись на две-три ступеньки по служебной лестнице, менял взгляды и спешил оповестить об этом весь мир.

К тому же слова унесенного в неизвестном направлении толстяка взбудоражили ее по-настоящему. За словосочетанием «школа двойников» ей мерещилась тайна, опасная тайна.

– Это тебе доктор нужен? – Комод держался развязно, разве что не сплюнул в угол – наверное, потому что угол был далековато.

– А если мне, то что? – Лизавета еще раз незаметно посмотрела на своего оператора. Славик молча работал. Охранник же этого не замечал. Лизавета ринулась в атаку, перешла на особый язык. Она по опыту знала, какие слова и выражения действуют на таких вот ретивых граждан «при исполнении», как красный плащ тореро на быка. Она пустила в ход «красную тряпку»: