Андрей Житков - Кафедра

— Да нельзя тебе, убьешь себя к чертям собачьим! — вздохнул Митя.

— Спорим, не убью! — Маркуша протянул руку.

— Да не буду я с тобой спорить! Потом меня обвинят, что с пути истинного сбил. Ты забыл про последнее китайское предупреждение?

— Эх, блин, трус ты, Борменталь! Ну ладно, я и без тебя сегодня хряпну! — Маркуша поднялся из кресла. — Не все такие мудаки!

— Стой! — сказал Митя. — Ладно, хрен с тобой. Но только по чуть-чуть: одну бутылку на двоих. Лады?

— О, вот это уже мужской разговор, — оживился Маркуша. — Тянем на спичках, кому бежать. — Он вынул из кармана коробок, отвернулся, обламывая одну спичку. — Короткая бежит, длинная не бежит. Тяни!

Митя вытянул длинную.

— Все, ровно через пятнадцать минут садимся за стол! — крикнул Маркуша, на ходу надевая куртку.

“Ну и разгильдяй!”— вздохнул Митя. Он направился в кабинет диспетчера.

Пьяные Митя с Маркушей сидели в креслах. Одна пустая водочная бутылка лежала в мусорной корзине, другая — полупустая — стояла на столе среди разломанного хлеба, надкусанных соленых огурцов и покрывшихся белым жиром холодных котлет.

— Эх, Борменталь, нам ли жить в печали! Хороший ты человек, хоть и говнюк! И диссертация у тебя классная. Я на халяву писал, лишь бы звание получить, а ты… ты, Борменталь, настоящий ученый. У тебя голова!

— Спасибо, — кивнул Митя.

— Да ладно ты, — махнул на него рукой Маркуша. — А то, может, вспомним детство золотое, забуримся к девкам в общагу? Помнишь еще свою Маринку? Я тут заходил на днях, она о тебе спрашивала.

— Нет, я не поеду. У меня расписание, — сказал Митя.

— Ну, как хочешь, — неожиданно смирился Маркуша. — Тогда беги еще за пузырьком. Я в прошлый раз бегал.

— Хватит! — застонал Митя.

— Беги, говорю, говнюк! — Маркуша, как в старые времена, долбанул кулаком по столу.

Третью бутылку они, конечно, не одолели — осталось две трети. Маркуша уснул прямо в кресле. Во сне он храпел и театрально причмокивал губами. Митя долго боролся со сном, поднялся, пошатываясь вышел с кафедры, оставив дверь нараспашку. Он спустился к себе в деканат. Долго не мог открыть дверь. В конце концов, попал ключом в замочную скважину. Как сомнамбула, стал бродить по кабинету, напевая себе под нос: “Черный ворон, что ж ты вьешься над моею головой? Ты добычи не добьешься, черный ворон, я не твой!” Он подошел к телефону. Набрал номер.

Трубку взяла Крошка Цахес.

— Ольга Геннадьевна?

— Да, Дмитрий, это вы?

Митя попытался взять себя в руки, чтобы произнести фразу четко:

— Крошка Цахес, вы проиграли, — сказал он.

— Что? — не поняла Игонина.

— Вы проиграли, Ольга Геннадьевна, — повторил он.

— Залесов, вы что, пьяны?

— Маркуша! — громко сказал Митя и положил трубку.

Митя гнал свою красную “девятку” по Олимпийскому проспекту. Рашид был прав: чем больше он ездил по оживленным улицам в дневное время, чем больше попадал в пиковые ситуации, когда нужна была мгновенная реакция, тем уверенней и точнее становились его движения. А то, что вмятина на передней дверце и “фонари” уже дважды менял, так это ерунда. Митя хотел заехать на Савеловский, присмотреть Дашке кое-что из одежды. На желтый лихо свернул на Сущевский вал. Заметил парочку, входящую в сквер. Отметил про себя, что лицо девушки ему знакомо. Знакомо? Резко ударил по тормозам. Послышался визг. Сзади ему отчаянно просигналили. “Девятку” обогнула “Ауди”. Водитель нагнулся, опустил стекло на правой дверце, прокричал ему гневно:

— Баран безмозглый! Чмо!

— Извините, — только и смог пробормотать в ответ Митя. Он, теперь уже осторожно, свернул к тротуару. Выскочил из машины и бросился, увертываясь от машин, вслед за парочкой. — Настя! — окликнул он.

Настя обернулась. На ее губах мелькнула мгновенная улыбка, которую она тут же спрятала за маской безразличия.

— Здравствуй, Дмитрий, — сказала она.

Парень — модно одетый дылда в кепке — смерил его подозрительным взглядом.

— Слава, ты меня подожди на скамейке, я сейчас, — попросила Настя. Слава покорно поплелся к ближайшей скамейке, разбрасывая ботинками грязный снег.

— Ну, как ты? — спросил Митя.

— Ничего, — пожала плечами Настя. — Работаю на “Эхе Москвы”.

— Ух ты! — удивился Митя. — Хорошее дело.

— А ты как?

— Я? Заместитель декана радиофака. Да так, ерунда, работаю и все!

— Да, я тебя поздравляю с утверждением, — Настя протянула руку, и он ее пожал. — О тебе много говорят, пророчат большое светлое будущее. Будешь теперь докторскую писать?

— Да надо бы, — вздохнул Митя. — Ты извини меня, пожалуйста, за все, если сможешь!

— Уже извинила. Что еще?

— Не держи зла. Я тебя до сих пор очень люблю, — Митя опустил голову. — Мне было очень хорошо с тобой.

— Залесов, не будь занудой, ладно? — Настя хлопнула его по груди. — Я тебе очень благодарна, что ты меня тогда поколотил. А то росла девочка-дурочка за маминой спиной, книжки читала, жизни не знала. А ты меня научил ей, жизни-то! Теперь лишнего вслух не говорю.

— Настя, я мудак! — глухо сказал Митя.

— Тебе видней, — усмехнулась Настя.

— Это твой? — Митя кивнул на парня.

— Мой, мой! Завидно, да? Ну и завидуй на здоровье! — Настя показала на прощание Мите язык и побежала к скамейке.

“Дура! Сука! Сволочь! Гадина! Свинья! Потаскуха! Блядь! Кошелка! Овца! Чувырла! Паскуда! Прошмондовка! — ругался про себя Митя, идя по подземному переходу к своей машине мимо торговцев. — Такого мужика на какое-то сопливое чмо променяла! Господи, какая она все-таки великолепная, красивая, светлая, его Настена! Мадонна!”

Когда Митя сел в машину, из глаз сами собой полились слезы. Они застилали глаза, скатывались по щекам, капали на одежду, а он слизывал их языком, чувствуя соль во рту, и жалел себя, жалел, жалел, жалел. Так он просидел в машине целый час.

Митя не любил ходить по магазинам. Когда они с Викой отправлялись за покупками и жена исчезала то в одном, то в другом отделе минут на пятнадцать — двадцать, он начинал тихо звереть и, в конце концов, срывался по какому-нибудь ничтожному поводу. Поэтому сейчас, объезжая на машине по-новогоднему украшенные, сияющие иллюминацией магазины, он удивлялся своей способности придирчиво, не торопясь, выбирать вещи. С Дашкой все было просто: ее ждала добротная детская дубленка, большой лохматый Альф, клетка с попугаями — ласковыми неразлучниками, которые ей так понравились во время последнего посещения зоопарка, и огромный мешок разных сладостей. С Викой — сложнее. Он знал, что это должен быть такой подарок, который потрясет ее, заставит забыть старые обиды, посмотреть на все случившееся иначе. Все, что попадалось ему на глаза, было не то, не то, не то…

Митя замер у витрины шикарного, сияющего всеми цветами радуги, бутика. Маленькие сафьяновые туфельки, густо расшитые золотыми нитями, стояли на черной бархатной подушке. Они были умело подсвечены желтой лампой, и фантастически переливались и блестели. “Господи, вот оно! — сказал себе Митя, вспомнив невесомую туфельку из Новодевичьей башни. Он подошел к дверям, и автоматические двери разъехались в стороны.