Андрей Житков - Агитрейд

Растяжку чуть выше щиколотки он почувствовал слишком поздно — проволока натянулась, дрогнула, раздался щелчок, и тут же с обочины дороги одна за другой с воем стали вылетать ракеты. Едва взлетев, они плюхались в пыль и светились в ней зелеными, красными и желтыми огнями, напоминая гигантских светляков. Он успел прыгнуть с дороги в кусты до того, как все ракеты вылетели из тубы сигнальной мины. Тугие ветки хлестнули его по лицу, и он почувствовал, как зажгло правую щеку, поползла по шее капля крови. Зная, что оставаться рядом с дорогой нельзя, он рванулся вперед. Кустарник затрещал. С поста раздалось запоздалое: “Дрешт!”, и тут же воздух вспорола длинная пулеметная очередь. Стреляли с северной башни, с той самой, на которой всегда стоял он. Он услышал, как пули роем пронеслись высоко над головой и осыпали листву с ветвями где-то далеко впереди. Следующая очередь была короче и точнее. Пули подняли столбы пыли на дороге и обочине, там, где все еще тлели сигнальные ракеты.

Он пополз вперед. Автоматные стволы за плечами через панаму больно тыкались в затылок. Он скинул оружие и потянул его за ремни по траве. К пулемету с северной вышки присоединился тот, который стоял на бронетранспортере, окопанном чуть поодаль от стены в винограднике. Сверху густо посыпались ветки. Он распластался, вжался во влажную, пахнущую гнилью землю, но только на мгновение, пока слышал пение пуль над головой, и тут же пополз дальше, матеря себя за то, что не заметил сигнальной мины. Ремень одного из автоматов в левой руке зацепился за корягу. Он с силой дернул несколько раз, но держало крепко, и пришлось выпустить ремень из руки. Последним к смертельному хору присоединился крупнокалиберный пулемет на “бэтээре” — видимо, до сих пор его лихорадочно заряжали — в винограднике несколько раз низко и глухо стукнуло, словно тяжелой кувалдой ударили по обернутой в войлок наковальне, и тут же в разные стороны полетели крупные и мелкие щепки, воздух засветился от раскаленного металла, ствол сливы треснул и повалился наземь, накрывая его собой. Он успел откатиться на метр, ветви небольно ударили по спине, и он понял, что сейчас его хватятся, пойдут искать, а потом будет плохо. Он даже представил себе, как Чуча бьет его в поддых, как это он обычно делал, и перевернулся на спину, боясь увидеть и Чучу, и Хомяка, и Духомора, склонившихся над ним, чтобы за шкирку вытащить из-под сливы. Вверху мелькали светящиеся точки. Трассирующие пули свистели, выли и жужжали на разные лады, сладко пахло свежесрубленным деревом и гарью. Из-за трассеров звезд в небе не было видно. Он лежал, укрытый густой листвой и слушал, как стук сердца уходит во влажную землю и возвращается, заставляя траву вокруг содрогаться и стряхивать с себя росу. Страх смерти вдруг исчез: он понял, что ни одна пуля не сможет найти его под сливой. Неожиданно свист, вой и пение прекратились, видимо, где-то там, метрах в ста от него, за стенами крепости, ротный отдал приказ прекратить стрельбу. Снова стали видны звезды в небе. Он выбрался из-под ветвей, закинул автоматы за плечи и побежал, стараясь углубиться подальше в рощу. Среди зелени его никому никогда не найти — хоть всю армию посылай!

Впереди был большой, метра в четыре шириной, арык. Мутная вода бойко бежала по руслу, облизывая глинистые берега. Он устало опустился на землю, скинул оружие, подполз к берегу и сунул голову в воду, затем приподнялся на руках, несколько раз фыркнул и снова опустил голову в поток. Откатился в сторону и лег, раскинув руки. Он пробежал километра три, а может, и пять — “хэбэ” прилипло к ногам и спине. Прикинул, что дорога на Кабул должна быть слева, ближе к горной гряде, и что ему придется пересечь арык, встал на четвереньки — слишком резко — перед глазами поплыли темные круги и деревья пьяно закачались перед глазами. “Дневальные на ужин схавали снарядный ящик винограда, теперь только успевай штаны снимай!” — злорадно подумал он прежде, чем головокружение прошло, подтянул к себе автоматы и решительно встал. Сам-то он винограда не ел, зная, что ночью идти. Будет еще в его жизни виноград! Автоматы звонко ударились друг о друга. Он поднял все три над головой и стал осторожно спускаться в арык. Склон оказался скользким, но он смог устоять на ногах и побрел в потоке, чувствуя, как ботинки увязают не то в глине, не то в иле, а течение клонит тело, как тростинку, пытаясь положить на воду. Посреди потока он все-таки не устоял и нырнул с головой, обмакнув и оружие. Его АКС выскользнул из рук, он попытался ухватить его за ствол, но автомат холодной рыбой ушел на дно. Вскинул руки, выбросил два оставшихся автомата на берег, снова выматерил себя за то, что не догадался сразу перебросить оружие, зажмурился и присел, стараясь нащупать на дне свой АКС. Как только оказался под водой, его ноги тут же оторвало ото дна — посредине арыка течение было сильнее, чем у берегов, — подхватило, понесло, он торопливо вынырнул, снова оперся ногами о дно и понял, что автомат ему не найти. Эта мысль так испугала его, что он почувствовал холод в груди и неприятное чувство тошноты. Снова нырнул, на этот раз пытаясь зацепиться руками за дно, — не тут-то было — его волокло и крутило как щепку. Течение оттащило его метров на двадцать от того места, где он выкинул оставшиеся автоматы, и он испугался, как бы кто не нашел его оружие, пока он тут барахтается.

За кронами деревьев уже светились бледно-розовые пальцы зари, и первые утренние птицы смело пробовали свои голоса, которые были слышны даже под водой. Он торопливо дошел до берега, вскарабкался наверх, с головы до ног вымазавшись в глине, бросился к оружию, не вылив воды из ботинок. Слава богу, автоматы были на месте. Он устало опустился на траву, снял ботинки. Вылил воду, затем разделся догола, тщательно отжал “хэбэ”, трусы, панаму. Вспомнил о двух чинариках “Столичных”, которые были заначены за подкладкой панамы, но сигареты, конечно, превратились в кашу. Он подошел к арыку и стал полоскать панаму, вымывая размокшие табачные крошки. Оделся. Одежда неприятно холодила тело, но он знал, что через час, когда солнце встанет, ему сделается жарко; “хэбэ” мгновенно высохнет, точно так же, как земля, трава, деревья и камни, — вся вода уйдет, и останутся только песок, ветер и зной, от которых никуда нельзя будет скрыться.

Один из оставшихся автоматов принадлежал Чуче. Чуча выцарапывал на металлическом прикладе насечки о якобы убитых им душманах. На самом деле насечки эти были для понта, для несмышленых чижиков, чтоб уважали и боялись. По жизни Чуча был трусом. Однажды он видел его в рейде: рота начала спускаться с хребта, когда с горы напротив заработал пулемет. Все, конечно, запрыгали, как зайцы, ища укрытия за камнями с другой стороны склона. Он залег за скальным выступом, передернул затвор, прицелился и дал короткую очередь по горе. Сбоку мелькнуло что-то большое, мешковатое, в маскхалате. Вниз со стуком посыпались камни. Он оглянулся и увидел Чучу, который на животе съезжал по склону, пытаясь за что-нибудь уцепиться. В глазах Чучи был животный страх. Наконец ему удалось ухватиться за колючий кустарник, он поднялся и на дрожащих ногах стал карабкаться вверх, не замечая ни оцарапанного в кровь живота, ни разодранного маскхалата. Вскарабкался, залег рядом, прошептал торопливо и нервно, оправдываясь за свой страх: “Одна, сука, над ухом прошла в миллиметре, а две над башкой! Если б я не это… Склон крутой! Как не задело, а? Я их, пидоров, сделаю!” — и одной очередью выпустил весь рожок — на кого Бог пошлет.