Дмитрий Сафонов - Ласковый убийца

Свое прозвище он получил не зря: за тридцать семь лет жизни бывший капитан спецназа, обладатель черного пояса по каратэ и чемпион Вооруженных Сил России по стрельбе из автомата Калашникова, а также рекордсмен в стрельбе по-македонски – из двух пистолетов одновременно – успел многое: побывать во всех "горячих точках" – от Афганистана до Чечни, обрести множество боевых друзей, помочь огромному количеству несправедливо обиженных и оскорбленных людей и поставить прочный заслон на пути кровавого беспредела, мутными волнами захлестнувшего в последние годы нашу Родину.

Родина – это слово не было для Топоркова пустым звуком. Он прекрасно знал, что должен сделать все от него зависящее, чтобы жизнь в этой некогда прекрасной, сильной и великой стране завтра стала лучше, чем сегодня. И он делал для этого все, что мог.

Топорков взглянул на светящийся циферблат – стрелки показывали половину третьего ночи. Под ложечкой засосало в томительном ожидании чего-то неотвратимого, чего-то такого, что в ближайшие дни в корне изменит всю его жизнь. Но Валерий не верил в предчувствия: там, в Афгане, выживали только те, кто полагался не на приметы, а на свои тренированные мускулы, верный АКС и плечо друга, который, если потребуется, прикроет тебе спину.

Он потер волевой подбородок с ямочкой посередине, провел мощной широкой ладонью по коротко стриженому затылку – так надо, чтобы в схватке враг не смог ухватить тебя за волосы и пригнуть к земле – и подумал: "Нет, ерунда. Это все глупые фантазии. Надо лечь и постараться уснуть – предстоит тяжелый день". И только он так подумал, как раздался телефонный звонок – Валерий даже вздрогнул от неожиданности.

Топорков жил один, он давно привык к ежеминутному риску, но считал, что не вправе рисковать жизнью другого, близкого ему человека. Поэтому в доме у него не было даже собаки, и неожиданный ночной звонок никого не мог разбудить.

Уверенным жестом он снял трубку. Сердце кольнуло воспоминанием: выжженные палящим солнцем афганские горы, столбы пыли до самого неба, стрельба, взрывы гранат, крики врагов… И он крутит ручку полевого телефона, кричит в трубку надрывно: "Цветочный! Цветочный! Срочно пришлите подмогу!", но связи нет, и никто на том конце провода его не слышит. А друзей все меньше и меньше, они падают, сраженные душманскими пулями, и вот уже остался последний магазин с патронами, и тогда старший лейтенант Топорков…

Валерий подавил вздох и четко, по-военному, сказал:

– Топорков слушает.

В трубке послышалось сосредоточенное сопение, и затем немного хриплый мужской голос – о, он знал этот голос слишком хорошо! – сказал:

– Здравствуйте, Валерий Иванович! Извините, что беспокою Вас в столь поздний час…

– Вы же знаете, – холодно сказал Валерий, – для Вас и Ваших друзей я никакой не Валерий Иванович, а Стреляный.

– Да, извините, – сказал после паузы мужчина, – я помню.

Это был Степанов, заместитель министра внутренних дел Тотошина.

Однажды Валерию уже приходилось иметь дело со Степановым, и, честно говоря, никакого удовольствия ему это не доставило. Топорков тогда расследовал дело одной преступной группировки, и, тщательно проанализировав полученные результаты, пришел к выводу, что у бандитов имеется очень высокопоставленный покровитель, занимающий ответственный пост в ФСБ. Но Степанов из своих, шкурных интересов хода делу не дал, потому что очень боялся потерять теплое местечко, а до пенсии ему оставалось не так уж много. С тех пор Валерий решил, что он должен действовать своими методами, не оглядываясь на людей с большими звездами на погонах. И он боролся с преступниками – один на один! – как тогда, много лет назад в знойной пустыне Афганистана. И не было в этой борьбе пощады никому: ни чиновнику, разворовывающему народные деньги, ни "шестеркам" в кожаных куртках, ни "крутым" паханам, – никому! И все его знали, но не как Валерия Топоркова, а как Стреляного! Знали и боялись!

БОЛТУШКО.

Пожилая "шестерка" скрипела и вздрагивала дряхлым телом на каждой кочке. За свой долгий – и не очень счастливый – век она успела повидать всякое: Болтушко был ее четвертым и, по всей видимости, последним хозяином. И этот пробег по жаре – двести с лишним километров – давался машине с трудом.

Болтушко не включал магнитолу – ситуация не располагала к веселью, поэтому все нюансы жизнедеятельности автомобильного организма были отчетливо слышны.

Двигатель визгливо ревел, иногда, впрочем, переходя на утробный вой – когда машина шла в гору.

Марина не захотела ехать на переднем сиденьи; она расположилась сзади и чуть справа. Алексей Борисович прекрасно видел ее отражение в зеркале заднего вида; время от времени он оглядывался и ободряюще смотрел на нее. Марина отвечала ему слабой полуулыбкой.

Болтушко отводил глаза, скользя взглядом по ее круглым белым коленям: было очень жарко, Марина не надела колготки, и гладкие ноги блестели под лучами солнца.

Алексей Борисович злился на себя за то, что не может не думать о ее голых ногах. "Как глупо! И это – в то самое время, когда Колька, мертвый – лежит в морге!"

"Но с другой стороны", – возражал он сам себе: "я-то еще жив. И Марина – тоже."

Так они и ехали почти три часа – молча. Только один раз Марина начала причитать:

– Ой, что же мне теперь делать?.. – и захныкала. Болтушко тяжело вздохнул, не удержался – развернувшись вполоборота, все же потрепал ее по коленке и сказал:

– Как-нибудь… Чего уж тут поделаешь… Жизнь такая… – и оба замолчали окончательно, словно добавить к этим пустым словам было больше нечего.

Гагарин оказался обычным провинциальным городком: маленьким, невысоким, пыльным, – каким-то тесным. Одним словом, провинциальным. Люди не ходили по улицам: стояли, или, в лучшем случае, лениво передвигались. Несколько раз Болтушко спрашивал, где находится отдел ГАИ. Аборигены, как правило, пожимали плечами и начинали рассуждать вслух, что, наверное, там – и показывали направо. И тут же, безо всякой паузы, утверждали, что, может быть, вовсе не там, а, скорее всего, в другой стороне – и показывали налево. Алексей Борисович даже не мог сердиться на них – все очень старались, и напряженная работа мысли читалась в каждом движении мимических мышц.

Наконец, уже подъезжая к центру, они увидели на перекрестке милицейский "уазик". Болтушко остановился, вышел из машины и направился к нему. На переднем сиденьи сидел лейтенант и как-то обреченно курил: конечно, мало кому понравится курить в такую жару, но больше делать было нечего.

Алексей Борисович обратился к нему с вопросом, и уже через полчаса получил ответ. За это время он успел: дважды предъявить документы – свои и Маринины; рассказать о цели приезда; выслушать соображения лейтенанта на тот счет, что все москвичи – сумасшедшие; несколько раз объяснить, что они очень торопятся; сочувственно покивать головой в знак согласия с тем, что "жизнь ужасно подорожала" и в заключение побеседовать о видах на урожай в этом году. Только после этого им было разрешено ехать дальше.