Андрей Константинов - Дело о заикающемся троцкисте

— Заиканием? Да это, голуба вы мой, такой краснобай — еще поискать. Цицерон! Язык без костей у Феди Островского.

— А что с ним потом стало? Где он сейчас?

— Вот этого не знаю, не скажу… Да мне он, признаться, и не интересен вовсе… Вы лучше Полине позвоните — она, возможно, в курсе.

Когда я вернулся в Агентство, меня ожидало три сообщения: звонила Елена Петровна Кондакова, звонил Троцкист и звонил Родя Каширин из Всеволожска.

— А какого черта Родион делает во Всеволожске? — спросил я.

Ответить на этот вопрос никто не мог.

Потом пришел Зудинцев и рассказал, что он неформально пообщался с убойщиками из Калининского района. Под кружечку пива… Это он так сказал, но, по моим оценкам, кружечек было три-четыре, а к ним еще кое-что, Я пьянку на работе ненавижу. Однако ежели для пользы дела, то не возражаю. Пользы, впрочем, не было:

— Мужики так сказали: сами-то они отрабатывали дело Гребешкова формально. Глухарь он и есть глухарь… Чего время впустую гробить? Но параллельно с ними работали «соседи». Эти за своего парня землю рыли! Просеяли всех его знакомых с детского сада… пустышка. Стоит ли нам, Андрей, время переводить? Если эфэсбэшники ничего не нарыли — а рыли они по полной схеме, — то ведь и мы, скорее всего, ничего не найдем.

— Ты, конечно, прав, Михалыч, — сказал я. — После того, как ФСБ с гребешком прошлась, ловить нечего… Но ведь есть еще и Троцкист!

— А при чем тут Троцкист?

— Не знаю. Но не дает он мне покоя.

Я позвонил Кондаковой, и Елена Петровна взволнованно сообщила мне, что рукопись подлинная.

— Есть заключение экспертизы? — спросил я.

— Официального еще нет. Но я показала текст эксперту-почерковеду центра судебных экспертиз Минюста {Правильное название: Северо-Западный региональный центр судебных экспертиз Министерства юстиции Российской Федерации}… Мнение эксперта однозначное: это — рука Льва Троцкого. Андрей Викторович?

— Да, Елена Петровна?

— Андрей Викторович, если у того человека, который передал вам эту страничку, есть другие материалы… их нужно добывать любой ценой. Вы понимаете?

— Понимаю, Елена Петровна… Любой ценой, говорите? Это можно. Мы его вычислим и будем пытать утюгом до тех пор, пока он не отдаст тексты. Отдаст — куда денется?

— Андрей Викторович, — растерянно сказала Кондакова и замолчала.

— Это шутка, Елена Петровна. Извините, глупая… Но с Троцкистом будем работать.

Едва я закончил разговор с Кондаковой, пришел мрачный Повзло. Сел и стал сетовать на жизнь: денег нет не только на оперрасходы, но и на бензин для нашей «антилопы»… И вообще, репортерам срочно нужны мобильники, иначе работа остановится.

— А по таксофону они звонить уже не могут? — спросил я строго.

— Тебе смешно? — сказал Коля. — Весело тебе, да? Дождемся.

Коля ушел и хлопнул дверью… Весело ли мне? Куда как весело!

Потом позвонил Троцкист. Кажется, он был изрядно выпивши, но заикался значительно меньше. Угрожал сжечь все тексты Троцкого, если я не выкуплю их…

Я его стал успокаивать, убеждал, что найдем компромисс, и снова предлагал встретиться лично. Он обложил меня матом и назвал «чекистской сукой». Вот так и пообщались.

Под вечер пришел возбужденный Родя и сказал:

— А я все-таки был прав, Шеф!

— Что такое? Опять вскрыл происки ФСБ?

— Какая, к черту, ФСБ. Я про Комарницкую.

— Понял: Комарницкая — тайный ликвидатор ФСБ… И ее овчарки тоже.

Родион закурил и сказал серьезно:

— Я не поленился съездить во Всеволожск, шеф.

— Да? А зачем?

— Дача Комарницких под Всеволожском. Я съездил и нашел следака, который вел проверку по факту самоубийства Стаса Комарницкого…

— Ну-ка, ну-ка.

— Следак считает, что Стаса убили. Либо сама Комарницкая, либо его заместитель, за которого Аллочка и вышла замуж спустя всего три месяца после «самоубийства» мужа… Но доказательств нет.

— Бывает, — согласился я. — Что предлагаешь?

— А что тут предложишь? Там даже дела не возбуждали — самоубийство. Следак говорит: наглая тварь. Он ей в лицо сказал: а не ты ли, Алла Феликсовна, муженька-то убила? А она в ответ: а ты докажи… Вот тварь какая!

— Не бери в голову, Родя, — ответил я… и вспомнил огромных кавказцев… и ухоженную, холеную руку Аллы с обручальным кольцом… и брюлики, подрагивающие в ушках. Еще я подумал, что прокуратурский следак, скорее всего, прав. Но его правота не подкреплена фактами, и Алла Комарницкая никогда не предстанет перед судом. Такова реальность. — Ты, — спросил я, — Родион, пробил телефоны, с которых звонил Троцкист?

— Да, — хмуро ответил Родя. — Звонил он с таксофонов возле метро «Площадь Мужества». Карта компании «Санкт-Петербургские таксофоны» на тридцать единиц, годна до тридцатого ноября.

Звонки только на твой номер… Осторожный, гад.

У Полины Гребешковой оказался очень приятный грудной голос, и она, кажется, нисколько не удивилась, когда я позвонил, представился и сказал, что хотел бы поговорить о ее бывшем муже — Олеге Гребешкове.

— Когда вас устроит? — спросила она.

Я ответил, что в любое удобное для нее время, но откладывать не хотелось бы.

— Приезжайте, — сказала она. — Я все равно сижу дома, на больничном. Записывайте адрес…

Я адрес-то уже знал. Знал и то, что вместе с Полиной прописана дочь Яна, 1993 года рождения, и Лосева Тамара Леонидовна, 1940 года, — очевидно, мать. Но говорить Полине этого я не стал. Адресочек, между прочим оказался недалеко от площади Мужества… Но это, конечно, ничего не означает.

Я запряг свою сивку-бурку и поехал.

На самой площади Мужества попал в хорошую пробку — после того, как линия метро оказалась разорванной, пробки здесь стали обычным делом. Полина жила в старенькой пятиэтажке на улице Хлопчина, из ее окон были видны стадион и парк Политеха.

Я извинился за визит в неудобное для этого время, но Полина сказала:

— Это не беда. Болею не я — Янка. Да и она уже, скорее, здорова, чем больна…

Гулять пойдешь, доча?

И Янка закричала: да-а, пойду-у…

Я понял, что Полина не хочет, чтобы девочка присутствовала при разговоре. Через пять минут Яна ушла, а мы с Полиной сели в маленькой кухне. В окно было видно, как Яна играет на детской площадке.

— Итак, Андрей… э-э… простите… — произнесла Полина.

— Если вы не против, то, может быть, обойдемся без отчеств? — спросил я.

Она кивнула: не возражаю… А потом вдруг заплакала. Я много раз видел, как плачут женщины, и каждый раз меня это угнетало… я не знал, что сказать или сделать, и сидел молча. За окном бушевало солнце, и скрипели качели на детской площадке.

— Извините, — сказала Гребешкова. — Извините меня… У вас есть сигареты?