Андрей Константинов - Дело о взбесившемся враче

Откуда только начальники себе таких секретарш выкапывают?

— Да, а ты откуда знаешь? — меня вдруг поразила Ксюшина осведомленность.

— Мне Повзло сказал.

— А он откуда?

— А он из-за тебя вообще в скулу получил.

— Как это?

— Так это! Я же говорю: из-за тебя у хороших людей одни только неприятности… Витька Шаховский как взмыленный примчался, Каширина искал.

Родьку не нашел, а тут Зудинцев идет.

Ну Шах и стал орать, что все менты — козлы; вместо того, чтобы с преступностью бороться, хватают честных девушек на улице средь бела дня. А Георгий Михайлович, ты же знаешь, не любит, когда про его бывших коллег гадости говорят. Ну он что-то Витьке ответил (по поводу мимикрирующих бандитов), а тот на него и набросился.

А тут — Повзло. Он их стал разнимать, и в потасовке Шах ему по скуле вмазал.

Я потом еще Николаю примочку делала… В общем, тут такое из-за тебя творится…

Я поняла, что встреча с шефом не обещает ничего хорошего.

Действительно, при виде меня Обнорский просто взбеленился:

— Света, мать твою перетак! Тебе Соболин утром что велел?

— Материал собирать.

— Вот и собирала бы! Какого хрена ты влезла в контрольную закупку? Ты соображаешь хоть что-нибудь, или у тебя еще температура не спала?

— Андрей Викторович, а откуда вы в курсе? — Все в Агентстве знают, что Обнорского при вспышках гнева надо развернуть в разговоре в другую сторону.

— Да мне Ксюшка все рассказала… — Потом немного смягчился:

— Ты что, позвонить не могла?

— Не могла. У меня руки были в кандалах.

— Ну, бляди! — опять взвился шеф. — Я разорву их на части — и ОНОН, и УБНОН, и ГУВД, и главк…

Я представила, как Обнорский будет рвать на части Павлинова — только перья цветные в разные стороны полетят. А потом Павлинов начнет трахать «рыжего». Хорошо!… Я потянулась и хихикнула.

— Что лыбишься?… Света, ты вообще понимаешь, что бы было, если бы они тебе наркоту подбросили?

— Некуда было. — Я провела руками по блузке и юбке.

— «Некуда», — передразнил шеф. — Они бы нашли. И сам министр бы потом не помог… Нет, надо всех баб увольнять. Кроме Ксюши. Она — единственный преданный человек. И смотрит всегда с любовью, в отличие от вас, Светлана Аристарховна.

— Вот и послали бы свою Ксюшу по грязным чердакам и подъездам за наркодилерами охотиться. — Мне было физически некомфортно в помятой и несвежей блузке.

— Все! Хватит! — опять взъерепенился шеф. — Оставляю в Агентстве Кольку, Лешку, Каширина, Князя… С вами, бабами, лишь тогда спокойно, когда вы с абортами по больницам валяетесь.

— У меня было воспаление легких, — поправила я.

— Зав-го-род-няя! встал из-за стола Обнорский. — Дуй в свой отпуск, который у меня с утра для тебя Скрипка выбивает (что у тебя с ним? — к слову), и чтобы я тебя неделю не видел. А через неделю сдашь материал про Офицерский. Думаю, антуража и правды жизни тебе хватит.

— …Ну что? Попросила прощения? — перегородила мне дорогу в приемной Ксюша.

— Ах, прости, дорогая. Не успела.

Очень спешу.

— Куда?

— Да у нас в тюрьме сейчас макароны дают.

ПАУЗА ЗАТЯНУЛАСЬ.

Кофе был выпит, и он повел меня осматривать второй этаж. Я знала, что мы неуклонно приближаемся к спальне.

И вот эта светлая комната, где по полу пляшут солнечные блики из-за распахнутых занавесок. Он неслышно подходит сзади и прижимает к себе.

Я люблю этот пронзительный миг ПЕРЕД…

Я ехала к Василиске на дачу, смотрела в окно электрички и поражалась, как за эти полтора месяца, что я пролежала в больнице, все изменилось. В садах зрели яблоки. Женщины на перронах торговали ранней смородиной и молодой вареной картошкой с укропом.

А тогда, в конце мая, сады еще только зацветали, деревья стояли полупрозрачными.

События того майского Валаама уходили в прошлое, а я, сама того не желая, слишком часто вспоминала героиню минувшей криминальной драмы — Мэри Блад. Эту полусумасшедшую ученую (в моем понимании, конечно, ведь экспертиза признала ее вменяемой).

Эту красавицу с черными гладкими волосами и бутылочного цвета глазами.

Состава преступления в действиях Марии Эдвардовны не обнаружили. Не было ни врачебных ошибок, ни незаконного лишения людей свободы, ни похищений, ни принуждения людей к изъятию органов. Наркотиков в частной клинике на Валааме тоже не обнаружили. Следствие длилось долго, но доказать ничего не смогли. Отсидев два месяца в следственном изоляторе, Мэри снова стала свободной. Как говорили, она уехала за границу.

Но почему же тогда мне все время казалось, что что-то я сделала не так…

Свои лихорадочные воспоминания о Мэри я объясняла затяжной ремиссией после болезни.

Вышел месяц из тумана. Противненький такой, рогатый. И в это время Васька как заорет:

— Ежик! Мама, Света, сюда!

Ежик!

Господи Боже мой! Ежа, что ли, никогда не видели? Нет, все-таки эти дачники ненормалйные. Над каждым мотыльком ахают, лягушки скользкие их приводят в умиление, возвратные заморозки в конце мая способны вызвать инфаркт. Сегодня, например, Василисина мама, Нина Дмитриевна, поочередно тыкала меня носом в какие-то колючки и приговаривала: «Светочка, ты только посмотри, это у меня монарда зацветает. А это, не поверишь, синеголовник…» Да верю я, верю, только не надо носом-то…

И Васька такая же. Зарекалась я вообще ездить в ее Петровку. Да только они со своей мамой решили, что мне после больницы нужны деревенский воздух, парное козье молоко (блевотина, пахнущая козлом!) и клубника с грядки.

И мою маму подговорили: «Поезжай, Светик, раз у тебя с Василиской отпуск совпал…»

Вообще-то я люблю бывать везде, где асфальт. Деревня меня не прельщает по определению. Тем более — садоводства. Ходишь по струнке между грядками — ни присесть, ни прилечь. И ноги всегда в пыли. И туалет — на улице.

О, эти деревянные будки со щелями и с «очком» в центре…

С клубникой меня тоже надули.

Клубника — моя слабость. Могу есть ведрами, и даже без сливок. Но почему наша ленинградская ягода вечно такая кислая?

А тут еще этот ежик в тумане.

Я услышала странный треск, когда вконец растаявшая от умиления Васька помчалась в дом за молоком для ежа — Кузи. Почему — Кузи? Бред какой-то.

Еж был какой-то полунатуральный — сам шел в руки, а на его иголках посверкивали странные белые крупинки.

— Васька, а чего это он в муке?

Или — в пудре сахарной?

Мать с дочкой продолжали повизгивать, тыкая Кузю ивовым прутиком.

Потом Нина Дмитриевна взяла его в руки и начала обнюхивать, смешно втягивая в нос воздух.

— Не пахнет. Это он, наверное, Светочка, мешок с известкой в сарае порвал: я извести купила — с хвощом бороться…