Владимир Караев - Частный доктор

– Ладно тебе. – Сережка толкнул его кулаком в плечо. – Скажи, про моих что-нибудь знаешь?

– С нашей с тобой последней встречи ничего не изменилось…

Остановился резко на красный свет. Единственный светофор перед выездом из его переулка на главную улицу, но он всегда натыкался на долгий красный.

– А ты… – осторожно начал Леша, смотря прямо перед собой. – Ты сам никак… никак не можешь… к ним зайти?

– Нет, – отрезал Сережка. – Больше не спрашивай никогда. Только разозлишь…

Лешка зябко передернул плечами: холодом повеяло.

Сзади яростно загудели – зеленый!

Нажал на газ, повернул на трассу, заехал в автобусный «карман», остановился, включив «аварийку».

– Ладно, я пойду. – Сережка посмотрел на него, Лешка отвел взгляд. – Слушай внимательно, зачем я приходил… Всё, абсолютно всё, что предложит тебе Поплаков, очень серьезно! Ты должен принять его предложение. Оно имеет все шансы на успех. Не просто успех, а нереальный, космический взлет, понял?

Поджал губы, скривил лицо в своей коронной обаятельно-презрительной гримасе. Торговая марка «Сергей Лазари».

– Поплаков та еще птица… очень высокого полета. Самого высокого.

– Неужели? – недоверчиво покосился Леша.

Лазари только фыркнул: мол, сомневаешься в моих словах?

– Человек такого уровня, как Поплаков, не будет светиться перед каким-то… доктором. На деле мэр – всего лишь необходимое прикрытие.

Вокруг было пусто. Шуршание шин редких машин. Мерные щелчки аварийки, ритмичные желтые вспышки поворотников.

– Каким бы пьющим он ни был, остается человеком умным. Дальновидным и порядочным. Порядочным в рамках моего определения.

– Ага! – Леша кивнул.

Умный человек. С чувством меры. Порядочный, то есть тот, кто за мелкую выгоду большой подлости не сделает, – это определение родилось в застольной беседе Лазари, Леши и их друга, ортопеда Вадика Кутника. Впоследствии Лазари ненавязчиво потеснил их в сторону, оставив лишь одного автора – себя.

– Поэтому отнесись к его предложению серьезно. У вас с ним все выйдет наилучшим образом. Понял?

Лешка кивнул.

– Беседер 6 6 Беседер ( ивр. ) – здесь: заметано. …

– Ладно, старик. – Сережка снова толкнул его кулаком в плечо, подмигнул. – Я пошел.

– Мотоцикл, как всегда, за углом? – ответ Леша знал заранее.

– Где же ему еще быть? – философски пожал плечами Сережка, распахнув дверцу и ступив одной ногой на тротуар. Повернулся к нему вполоборота, усмехнулся: – Конечно, ждет меня за углом.

Вышел, нырнул в густую ночь и исчез.

Лешка нервно зевнул, зябко передернул плечами. Выключил аварийку, ударил по педали. Машину чуть повело юзом, пахнуло жженой резиной, но немецкая слаженность механизма – айн, цвай, полицай! – победила, выровняла «бэху», и она рванула к аэропорту.

Гриша нагло припарковал «кадиллак» перед самым въездом на платную стоянку, почти перегородив его, заставляя водителей резко сбавлять ход и аккуратно протискиваться мимо.

Над машиной навис рекламный щит, и в его отсветах жемчужный металлик переливался радугой. В сочетании с мерно мигающими красным стоп-сигналами аварийки это создавало настроение радостной дискотеки.

Гриша засек хозяйскую машину, как только она свернула с дороги, и уже стоял рядом с дверцей с саквояжем наготове.

Леша притормозил, стекло поехало вниз.

– Добрый вечер, босс! – Гриша просунул в окно портфель, положил его на сиденье рядом с водителем. – Удачи вам!

– Да уж… – вздохнул Леша. – Удача нам нужна… Счастливо, Гриша!

– До скорого, босс! – Гриша отсалютовал, как честь отдал. Подхалимаж с глубоко спрятанной издевкой.

«Уволить бы его, барин! – назидательно сказал сам себе Алексей и вздохнул: – Ты же знаешь – пока не могу… Кто тебе еще так в одиночку больных развезет, где другие бы закрутили три машины, а? Молчишь? Вот и молчи, пока замены не будет…»

Аэропорт Сде-Дов отличается от пронизанного ароматами парфюма и шоколада имперского Бен-Гуриона, как заношенный любимый домашний халат с неистребимым бурым пятном на правом рукаве (след неизвестного, но стойкого напитка) отличается от элегантного токсидо 7 7 Смокинг. , увитого атласно-алым кушаком.

Платная стоянка. Выщербленный колесиками тележек асфальт дорожки. Южная ночь, особенно темная от желтых пятен света из окон одноэтажного здания аэровокзала и красных углей сигарет, мерцающих светлячками тут и там.

Широкая спина Левона была видна издалека благодаря росту и белой тенниске. Когда-то она светилась в темноте гордым атлетическим треугольником, обрушенным вершиной вниз, – плод многолетних занятий классической борьбой. Сейчас – увы! – треугольник превратился в квадрат, сдающий свои позиции овалу.

Левон курил – привычка, вернувшаяся на свое место после двух лет ежедневной борьбы с самим собой. Вот он развернулся всем своим мощным торсом, взгляд радаром прочертил пространство и наткнулся на Леху.

«Если Инка его сторговала, – подумал Леха, легкая улыбка осветила изнутри глаза, – он, как только меня увидит, задерет возмущенно подбородок».

Густая, иссиня-черная ассирийская борода Левона воинственно взметнулась вверх, нацеливаясь острым концом на Лешу. Он развел руки в стороны, призывая небо и высшие силы в свидетели своей правоты, и сделал первый шаг навстречу Лешке.

«Сейчас поймет, что раз он здесь, значит, сам согласился, никто его насильно в наручниках не тащил и, следовательно, возмущаться мной нечего, а надо жаловаться на сучку Инну».

Щеки Левона надулись, словно у обиженного ребенка, а мощные ноздри взволнованно затрепетали, но тут же застыли.

«Дошло – факт приезда говорит сам за себя: сучка знает его истинную цену, и виноват в этом он сам. Жаловаться хозяину сучки – глупо, если не унизительно, означает полный крах и капитуляцию».

Лицо Левона, как, впрочем, и почти всех, с кем Лешке приходилось сталкиваться (спасибо тебе, Лазари!), читалось, словно школьный букварь.

Разведенные в стороны руки, только что призывавшие в помощь небесные силы, развернулись теперь ладонями к Алексею, и Левон экспансивно потряс ими в воздухе, подчеркивая жестом радость встречи:

– Леша, дорогой, тысячу лет! – Левон говорил на правильном русском, но с неотчетливым, мягким бакинским акцентом, на который накладывалась еще и певучесть иврита.

Это придавало некое очарование его речи и, как ни странно, дополнительный вес его словам, когда он беседовал с больными. Они послушно следовали его советам, как бандерлоги за Каа, – для нарколога плюс немалый. Имя Левона передавалось с трепетом по цепочке и обрастало легендами – возникло стойкое убеждение в успехе его лечения и полном отсутствии неудач.