Виктор Каев - Яд замедленного действия. Детективные истории

Распахнулась дверь и в кабинет вошла Вера Ильинична. Она всё ещё была несколько бледной, а на лице так и застыло выражение ужаса. Я ощутил прилив сочувствия к этой немного чудаковатой женщине. Она кивнула нам, извинилась и сухим, надтреснутым и напряжённым голосом обратилась к классу:

– Так. Сейчас после звонка все могут идти домой. Завтра уроки, как обычно, по расписанию пятницы. Дома ничего лишнего не наговаривайте. И без того слухов будет предостаточно. О панихиде и похоронах мы вам сообщим, как только всё будет организовано. Вы же, надеюсь, примете участие? Вот так. До свидания.

И, именно в это время, за дверью рванул воздух школьный звонок. Мои ребята задвигали стульями, разом все заговорили и, прощаясь, двинулись к выходу. А я стоял и смотрел им вслед, забыв даже оставить дежурных, чтобы прибрать кабинет.

Голос Ирины из-за моей спины вернул меня к действительности.

– Серёжа! Что же это такое, в самом деле? Неужели всё это правда? Я просто никак не могу поверить!

Я обернулся.

– Знаешь, Ир! Я бы тоже не поверил, наверное. Но я видел его там, в кабинете с дыркой в груди и совершенно мёртвого. Такое, вот, скотство!

– А зачем ты к нему заходил?

– Хотел отдать ему заявление…

– Заявление?! Так это правда, что ты увольняешься?!

– Вообще-то, я, всего лишь, хотел попросить три дня без содержания. Надо мне было. Представляешь, какая чушь?! Хотя, насчёт увольнения – это правда.

– Ой! Ну, ни к чему это! Не надо уходить. Ты же учитель от бога. Посмотри, как тебя дети любят!

– Любят, любят. … Видишь ли, Ириша, очень уж мне по жизни стало хреновато. Я себя перестал мужиком ощущать. Работаю за двоих! А что получаю? На эти деньги достойно не прожить даже одному. А мне скоро 35. Я, конечно, подрабатываю извозом на своей машинёнке. Но я так не могу! Привык делать что-то одно, но как следует. Уходить придётся. Вот, только почву на новом месте подготовлю, тогда и вперёд.

Ирина вздохнула.

– Жа-а-аль! Тебя у нас уважают. Это будет потеря. Для всех. И так мужиков мало, а приличных – особенно! Знаешь? Твоё присутствие помогает нам себя бабами чувствовать, форму не терять.

– Спасибо, конечно! Только, не могу я так больше. Да, и не хочу, пожалуй…

– А твои знают?

Она кивнула на пустой кабинет.

– Нет. Я пока ничего не говорю. Боюсь… Особенно, теперь. Они, ведь, ещё от гибели Лазаревой не оправились…

В коридоре раздались чьи-то шаги, и дверь открылась. На пороге стояли Рома Калюжный и Света Румянцева.

– Сергей Аркадьевич! Мы же дежурные. Чуть не забыли!

– Вы хорошо сделали, что вернулись. А то, если бы мы с Ириной Сергеевной за вас отдежурили, вам бы не рассчитаться. Шучу! Ладно, убирайте тут, а мы пошли. До свиданья. Не забудьте окна закрыть.

Выйдя из школьного подъезда, я пересёк улицу и остановился.

Наша школа стояла в высокой части города над склоном холма. Отсюда спускалась далеко вниз к его подножью дряхлая, ещё дореволюционная, каменная лестница, ведущая в гущу маленьких частных двориков и кривых переулков старого города. А стоило поднять глаза, как зрелище от горизонта до горизонта раскинувшегося миллионного «муравейника» всегда начинало будоражить воображение. Мне виделись миллиарды кем-то уложенных кирпичей, миллионы окон, тысячи квадратных километров железа и шифера на крышах, миллионы километров проводов, несметное количество всяких гвоздей, шурупов и прочих мелочей, которые были вкручены, вбиты, натянуты, вкопаны, замоноличены трудом поколений и поколений упорных людей. Количество всех этих элементов видимого мира стремилось к бесконечности. Глядя со своей возвышенности на прорезанный тускло блестящей лентой реки и затянутый сероватой дымкой от дыхания десятков тысяч моторов и топок современный город, я всегда говорил себе: вот оно, реальное воплощение истории! Она не что иное, как овеществлённый труд. Эта мысль переполняла меня собственной причастностью к человечеству. Наверное, поэтому я любил стоять здесь и смотреть на открывающуюся потрясающую картину.

Однако сегодня у меня было иное настроение. И я замечал только облупившуюся штукатурку зданий с пятнами сырости от протекающих крыш и гнилых карнизов. С разномастных трущобных балконов свисали гирлянды сохнущего серого белья. На замусоренных улицах с разбитым машинами и дождями асфальтом непреодолимо раскинулись огромные мутные лужи. По неопрятным тротуарам спешили по своим делам толпы мрачных, озабоченных, нервных людей. Казалось, каждый из них готов оттолкнуть, ударить любого, кто осмелится оказаться, пусть случайно, у них на пути.

Господи, какое же мы, всё-таки, зверьё!

Троллейбус резко дёргал и набирал скорость после остановок, весело завывая двигателем. Тормозил он тоже лихо. Пассажиры в салоне, как костяшки домино, стоящие друг за другом, валились то вперёд, то назад. Мой сосед при очередной остановке не удержался и, пытаясь поймать руками спинки кресел, по инерции тяжёлым снарядом пробил себе путь среди сумевших устоять пассажиров, едва не рухнув им в ноги. Все загалдели, ожесточённо ругая почему-то не водителя, а моего соседа. Несчастный, восстанавливая равновесие, негромко выматерился, потом извинился передо мной и другими. Я ободряюще ему улыбнулся.

– Ничего! Только и всего, что ногу мне отдавили. С кем не бывает!

– Словно дрова везёт, подлец!

Я покивал ему вежливо в ответ и начал осторожно продвигаться к средней двери, поскольку троллейбус уже подъезжал к «Площади интернационалистов».

Спрыгнув на твёрдую землю, я перевёл дух и поправил на себе одежду. Оглядев собственные ботинки, я выругался. Их вид теперь совершенно не соответствовал моим представлениям об аккуратности. Пришлось достать носовой платок и, отойдя к газону, аккуратно вытереть обувь. После этого платок, естественно, отправился в урну для мусора.

Поёжившись от пронизывающего, несмотря на солнечное небо, октябрьского ветерка, я пожалел, что не надел утром кепку. Активно желтеющая листва ещё почти не осыпалась. Но ощущение уже наступившей осени, как всегда, романтически щемило мне сердце. Вдохнув полной грудью этот, уже наполненный запахами осенней прелости и выхлопных газов, холодный воздух, я зашагал через парк.

Татьяна открыла дверь почти сразу после моего звонка. Словно ждала. Я поздоровался и вошёл. Она мимоходом чмокнула меня в щеку.

– Раздевайся и проходи.

Тут же развернулась и стремительно ушла в комнату. Уже оттуда донёсся её голос. Она кому-то громко выговаривала.

– И вообще! Ты сошёл с ума! Разве можно было к нему обращаться с такой просьбой?! Вы со своим Виктором уже совсем рехнулись.

Её перебил мужской глуховатый баритон. Я узнал раздражённый голос её брата Александра.