Вадим Россик - Посмотри в лицо смерти

– Будешь звонить Гороху?

Не отвечая, Хачапурян повернулся к супруге спиной и быстро проговорил в мобильник:

– Привет, дорогой. Красный «татарин», Казахстан, телики. Работаем.

В двух километрах от шашлычной в лесу у начала длинного, как кишечный тракт травоядного животного, подъёма притаился микроавтобус с потушенными огнями. Самый обычный «увазик-буханка». На обоих бортах неброская славянская вязь: «Упокой-сервис». Номера покрыты толстым слоем глины. Внутри находились трое. Двое в салоне курили. Водитель грыз семечки, вглядываясь в туман.

Получив наводку, Горох отключил мобильник.

– Внимание, пацаны! Красный «камаз» из Казахстана с телевизорами. Всё, как обычно. Я за рулём, ты, Градобык, вынимаешь, а ты, Турбодур, принимаешь. Как говорится: лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз.

Не договорив, Горох поперхнулся и зашёлся мокрым кашлем. Когда-то он был отличным спортсменом – чемпионом колонии по нардам. В связях не порочащих его замечен не был. Образован: знал слово «калокагатия 1 1 Калокагатия – в древнегреческой культуре – гармоничное сочетание физических и нравственных достоинств. », но думал, что это научное название поноса. Год назад у старого каторжанина обнаружили туберкулёз – тубик. Теперь Горох медленно загибался. Вряд ли кто-либо сумел бы точно определить возраст этого человека. Когтистые руки в синих татуировках. На шее толстая золотая цепь. Седые с лисьей рыжинкой волосы напоминали тлеющие под пеплом угли. Несмотря на крайнюю худобу, постоянное выражение едва сдерживаемой ярости придавало ему опасный вид.

– Тихо, братан! Кажись, едет, – пробасил Градобык – обросший, как мамонт, брюнет баскетбольного роста. Косматая борода, нависшие надбровные дуги, мощные выпирающие челюсти, «клюв вдовца» над низким лбом. Сразу видно, что не сверхинтеллектуал.

Горох прижал бумажную салфетку к серым зарослям усов. Остальные насторожились. Действительно, послышался рокот мотора. Через минуту, раздвинув кулисы тумана, появилась красная кабина. Впрочем, во тьме она казалась почти чёрной. Натужно ревя, «камаз» стал медленно подниматься в гору. Когда он миновал «увазик», Горох включил ближний свет, выехал на трассу и пристроился позади «казахстанца». Тяжелогружённый автопоезд едва полз, рыча и стреляя густым дымом. По сигналу Гороха здоровяк Градобык выскочил наружу через боковую дверь салона. Самый молодой – Турбодур – занял место в открытой двери и закрепил её, чтобы не болталась. Теперь можно было работать.

При слабом свете фар «увазика» Градобык повозился с полуприцепом и распахнул одну из створок его дверей. Полуприцеп был доверху забит большими плоскими коробками. Не мешкая, Градобык начал хватать коробки и в бешеном темпе передавать Турбодуру, который складывал их в «увазике».

– Давайте быстрей! Подъём скоро закончится, – крикнул Горох парню. Тот махнул Градобыку – мол, закругляйся. Градобык захлопнул створку и залез обратно в «увазик». Здоровяк с трудом переводил дух. На нём не было сухой нитки.

– Переоденься, – велел Горох. – Слышь-ка, Турбодур, плесни ему водки. Пусть выпьет, а то ещё помрёт от простуды.

Автопоезд, наконец, достиг верхней точки подъёма и начал спускаться. «Увазик» некоторое время ехал за ним, постепенно отставая, а потом, никем не замеченный, свернул на боковую дорогу.

Иван проводил глазами, проехавший в темноте мимо окна заляпанный грязью «увазик» с надписью «Упокой-сервис» и усмехнулся: «А вот интересно, встретить ночью машину для перевозки покойников – это плохая примета?» До чего же дошёл прогресс! Представить только, ещё утром он, Йоханнес Кирш, был у себя в Мюнхене, а вечером он, Иван-блудный сын, сидит в горном уральском селе в бревенчатой избе, курит горький «Беломор» и любуется замызганной труповозкой.

– В общем, располагайся, – перебил мысли Ивана отец Пётр. – Переночуешь один. Завтра дочка должна приехать. И не одна, а с хахалем! – отец Пётр дурашливо потянул себя за жидкую бородёнку. – Оленька надумала погостить с недельку. У неё занятия в институте начинаются в октябре. Вот завтра и соберёмся вместе да посидим как следует. Не бойся, не с мёдом и акридами. Моя разлюбезная Таисия Фёдоровна пельменей налепит, бутылочку зелёного змия поставит. Там и поговорим обо всём. И о твоей золотой жиле тоже. Ну, Ванька, истинно удивил! Мы же с тобой двадцать лет не виделись. Так как тебе такая программа? Договорились, сын мой?

– Договорились, отец мой!

Засмеявшись, Иван хлопнул священника по плечу. С Петькой Батутиным они дружили с детства. Вместе ходили в школу, лазили по окрестным горам, собирали грибы и ягоды, ловили ящерок. Играли, ссорились, мирились, иногда дрались.

– Дождь вроде бы кончился, – глянул в окно отец Пётр. – Вот и славненько! Пойду-ка я к своей матушке Таисии. Пора почивать от трудов праведных. Храни тебя Господь, герр Йоханнес.

Священник перекрестил Ивана и вышел в сени. Хлопнула дверь, протопали шаги к воротам, скрипнула калитка. Всё, ушёл. Пережидая, пока старый друг отойдёт подальше, Иван отыскал в чемодане письмо, которое и привело его в родное село, бережно расправил, спрятал во внутренний карман пиджака. Так, теперь папиросы, зажигалка. Он пойдёт прямо сейчас. Зачем откладывать в долгий ящик то, ради чего приехал? Всё равно уснуть он не сможет.

«Зря я, наверное, сболтнул Петьке про золотую жилу, – мелькнуло запоздалое раскаяние. – Хоть и друг детства, но… Деревня же. Теперь начнутся пересуды. Ладно, сказанное не воротишь».

На улице Иван прислушался. Ночную тишину полуночного часа нарушали лишь обычные звуки деревни: размеренная трель сверчков, лай собак, унылый хор лягушек у реки. Река-то вот она – рядом. Выйди из ворот, перейди через дорогу и окажешься на берегу. Хорошо хоть тумана нет. По радио говорили, что на трассе туман.

Зябко передёрнув плечами от холода, Иван двинулся вдоль улицы. С одной стороны тянулась вереница сырых заборов, с другой журчали ледяные воды. Луна, казалось утратившая свою материальную природу, превратилась в один тусклый свет, который едва освещал спящее село. Опять начал накрапывать дождь. Неприютно, мрачновато, прохладно. Иван замедлил шаг. Спешить тоже ни к чему. Нужно ещё собраться с духом.

Гул двигла напористо долбился в уши. Витас брезгливо стряхнул с коленей белесый порошок и с неудовольствием уставился в окошко автобуса. После вчерашнего ливня скупое уральское солнце всё-таки успело просушить дорогу, посыпанную какой-то светло-серой дрянью. Колёса автобуса вздымали эту дрянь в воздух и она невесомой пылью проникала в каждую щель, покрывая всё и вся тонким слоем. Салон провонял выхлопными газами. Добрая половина пассажиров всю дорогу лузгала семечки, интеллигентно сплёвывая шелуху в кулёчки, экспромтом свёрнутые из газеты. У кабины туристы нестройно канючили под гитару о далях, туманах, кострах, рассветах и закатах. На заднем сиденье пьяная компания гогоча резалась в карты. Дополнительный нервяк доставлял истошно оравший грудничок.