Аркадий Карасик - NEXT-3: Венок для Лавра

— Не знаю. Клиенты не жаловались, сам не пробовал.

Кирилл брезгливо поглядел на бывшего друга. Будто на зелённую тину под ногами.

— Все верно, дрянь ты не употребляешь — на идеи подсел. И на башли, которые получаешь от вонючей Мамы за то, что лижешь его задницу… Говоришь, был Аптекарь? Куда же он сплыл?

— Не сплыл — повесился на вытяжке.

— Так. Значит, повесился мужик, надышался… Сваливал бы ты отсюда, Павлик — хотя бы ради дочери. Слышишь, мускулистые безбожники бегают по палубе, а ты — под ними… Разве не чувствуешь? Везде — вонь несусветная… И ты тоже провонял…

Черницын сделал вид — не понял. На самом деле понял и… не обиделся. Кирюша прав — везде воняет мертвечиной. От прогнивших досок, заплесневелой воды, проржавелых бортов баржи, от бегающих по палубе угодливых парней…

— Ничего не чувствую. Обычный лабораторный запашек.

— Гниль несет, сладковатой смесью тления и дешевого одеколона. Классический фашистский аромат…

— Кончай травить, Кирилл. Мама просит подняться.

— Ну, ежели просит — поднимусь, пожалуй. Потрепемся с боссом, покалякаем…

Разговора наедине не получилось. В стороне, на расстоянии, достаточном, чтобы во время вмешаться в «дружескую» беседу, стояли три костолома. Или Мама побаивается своего избитого пленника, или решил еще раз продемонстрировать перед «гвардейцами» свою беспредельную власть.

— Хватит валять дурака, парень!

Кирилл настроен агрессивно. А что ему терять, если не Мама ему нужна, а, наоборот, он Маме? Любую грубость стерпит, любое оскорбление проглотит.

— Кто из нас валяет дурня, Григорий Матвеевич?

Мамыкин растерялся, но быстро пришел в себя. Ответил добродушно, будто погладил по голове малыша-несмышлёныша.

— Ну, я — человек серьёзный, занятой, для пустого базара нет времени. Это ты — вольная птица, ни обязанностей, ни работы.

Разговор походил на боксерский поединок. Молодой боксер в весе петуха наскакивал на матерого, выигравшего не одно сражение, ветерана, который отмахивался мягкими перчатками, снисходительно ухмылялся.

— Да ну? Такой весь из себя мощный и всевластный. Все его боятся, все трепещут. А он сам испугался, уже людей крадет…

— Какой ты «людь»? — снисходительно удивился Мамыкин. — Алхимик разве.

— Когда-то я и был юным химиком… И перестал им быть. А вот ты даже на начинающего шахматиста не тянешь.

И снова Мама не возмутился, хотя где-то внутри у него разгорался огонь, который он старательно пытался пригасить. Ибо гнев в задуманном покорении нужного для него человека — плохой помощник.

— Не обо мне речь, Кирилл.

— Речь всегда не о тебе, но всегда упирается в тебя.

Григорий Матвеевич положил на плечо «петушка» жалеющую руку, но Осипов вывернулся, стряхнул ее.

—У хорошего хозяина так должно и быть. Ибо он — голова, все остальные — руки-ноги, — помолчал и вдруг резко спросил. Будто нанес неожиданный удар, который должен сбить противника с ног. — Рыжему сболтнул чего-нибудь?

— Не сболтнул. Я по твоей милости испачкан, изгажен. Кому охота демонстрировать собственную грязь?

— Гляди, Кирилл, держи язык на привязи. Не забывай — мы в одной упряжке.

— Сначала все кости чуть не переломал, теперь для убедительности еще пальчиком погрози.

Огонь внутри разгорался. Он туманил мозги, заставлял сжимать пудовые кулаки. Как бы не разгорелся пожар. Мама мысленно пытался упокоиться, но желанное успокоение не приходило.

— Не, грозить больше не буду. Ни к чему это. Ты не из тех, которые ради собственного живота под удар подставляет родных. А они, твои родные у меня под колпаком. И мать и сеструха.

Кирилл растерялся. Он знал, что Мама слов на ветер не бросает. Значит, мать и сестра уже сидят в другом отсеке зловонного трюма и ожидают решения своей судьбы. Это решение — в его руках .

Григорий Матвеевич будто подслушал мысли пленника.

— Я предлагаю тебе полноценную жизнь, а ты кобенишься, как чистоплюйская институтка. Этого не хочу, того не буду. Противно.

Нет, этот паук не захватил его родных, успокоился Кирилл. Если бы они были на барже, Мама показал бы их узнику, насладился его страхом. Окимовский авторитет нагло блефует.

— Полноценной жизни на чужих костях не бывает.

— Ошибаешься, паря, все стоит и на костях, и на перегнившей плоти. То, что должно вымереть — вымирает, из тлена появляются свежие молодые росточки.

Бугай скучающе зевнул. Развели философию! Подвесить бы упрямца к потолку да обработать дубинками — по другому бы запел.

— Ты торгуешь не естественной смертью — искусственной. Потому что — палач.

— Все это придумано тобой, — миролюбиво, по отечески, промолвил Мама, пропустив мимо ушей слово «палач». — Гибель-порошок, гибель-воздух, гибель-вода, гибель-музыка, гибель-погода. Все в нашей жизни — гибель. Последний виток, Кирилл! Слепой, что ли? Дальше, за последним витком — смена! А хорошую смену нужно готовить заранее, за счет монстров, огромных городов! Так они же сами требуют афтаназии, мы лишь предоставляем востребованную услугу — ускоряем процесс конца света, который перестал быть светом… Кончай привередничать, побойся Бога!

Воспитывая спившегося Аптекаря, Григорий Матвеевич оперировал такими же приемами. Они, эти обманчивые «доказательства», настолько ему пришлись по душе, что он сам поверил в них. Поэтому, обрабатывая непокорного «алхимика», он легко и просто употреблял заученные наизусть фразы и сравнения.

— Я не Бога боюсь — черта, сидящего в тебе, Мама. Потому что Бог добрый, а ты — злой!

— Опять не то говоришь! Добренького Бога нет, он — безжалостен. Особенно, в последнее время. Да и есть причины гневаться.

— Надоело словоблудие! Давай по делу. Чего надо от меня?

Неужели удалось сломать упрямого парня? Мамыкин ободрился, принялся перечислять задачи, которые придется решать последователю Аптекаря. Вообще-то, перечислять — сильно сказано, ибо все проблемы умещаются в нескольких словах. Перевезти на новое место оборудование лаборатории — разобрать, потом собрать. Заново запустить производство самопала и «порошка».

Кирилл покорно согласился: разберёт, перевезёт, наладит.

Легкая победа над своевольным, дерзким парнем насторожила Григория Матвеевича. Снова возникло предчувствие неведомой опасности.

—Хочешь обмануть, да?

— Хочу, — безмятежно признался Кирилл, — но не буду. Потому что ты сам себя с упоением обманываешь. Да и за родственников страшно.

— Правильно мыслишь, молоток! Бояться всегда полезно…

— Точно сказано! Только я не за своих боюсь — за твоих…

Раздражённый авторитет, потеряв терпение, ударил дерзкого парня по лицу. Бугай подхватил его и, награждая пинками и зуботычинами, сбросил в трюм…