Анатолий Безуглов - Записки прокурора

Я вынул вчетверо сложенный листок, исписанный крупным, не очень аккуратным почерком, словно писал пятиклассник.

"Уважаемая Валентина! Пишет вам тот самый Федот, который ехал с вами в поезде до Лосиноглебска. Может быть, вы меня не помните, но я вас забыть не могу. И вот решил написать, простите за такую дерзость.

Не знаю, с чего начать. С того, что впервые так остро переживаю разлуку с Родиной? Это есть, конечно. Но не это самое главное. Просто мне необходимо поделиться с вами тем, что я чувствую. Вот именно, не с кем-нибудь, а только с вами, Валентина, потому что ваше лицо стоит передо мной, как живое.

У меня в каюте томик стихотворений Николая Рубцова, и я читаю и перечитываю его "Слово о первой любви". Помните?

Тобою - ах, море, море!

Я взвинчен до самых жил,

Но видно, себе на горе

Так долго тебе служил

Любимая чуть не убилась

Ой, мама родная земля!

Рыдая, о грудь мою билась,

Как море о грудь корабля

В печали своей бесконечной,

Как будто вослед кораблю,

Шептала: "Я жду вас вечно".

Шептала: "Я вас... люблю"

Раньше в плавании мне было грустно лишь оттого, что я вдали от Родины. Ностальгия - ничего не поделаешь. Но теперь мне вдвойне грустно: уходя в море, я не услышал ни от кого таких слов. И очень, очень хотел бы их услышать от одного-единственного человека на земле - от вас...

Впрочем, как передать мое состояние? Разве что словами моей любимой поэтессы Анны Ахматовой:

То пятое время года,

Только его славословь

Дыши последней свободой,

Оттого, что это - любовь

Высоко небо взлетело,

Легки очертанья вещей,

И уже не празднует тело

Годовщину грусти своей..."

- Вы представляете, - воскликнула Рябинина, внимательно следившая за мной, - а я даже не знала, кто такая Ахматова... В школе мы Пушкина, Лермонтова проходили. Ну, еще Маяковского и Есенина. В журналах читала Евтушенко... Побежала я в библиотеку, набрала поэтов разных. Ой, интересно! Прямо по-другому все воспринимать стала... Особенно Рубцов мне понравился. А когда Федя написал, что этот поэт умер в 35 лет, поверите, я даже плакала, читая его стихи!

- Значит, вы сразу ответили Бурмистрову? - спросил я.

- Как же можно не ответить на такое письмо? - искренне удивилась Валентина. И, вздохнув, продолжила: - Он тут же в ответ второе прислал... Она протянула мне другое письмо.

"Дорогая Валя (разрешите мне теперь называть вас так)!

Отстоял ночную вахту, а тут доставили почту, и мне совсем не хочется спать! Хочется петь, читать стихи и говорить вам, как прекрасен вокруг мир...

Мы стоим на рейде, и из иллюминатора каюты видно бирюзовое море, аквамариновое небо. Ну словно пейзаж Клода Лоррена (помните Эрмитаж, зал французской живописи XVII века, "Утро в гавани"?). Берега подернуты туманной дымкой, сквозь которую проступают очертания рощи, кудрявой и таинственной. Поражаешься и недоумеваешь, кто кому подражает: природа художнику или художник природе? Я всматриваюсь вдаль, и мне чудится, что там, на берегу, фигурка девушки. И эта девушка - вы..."

- Ну, а потом, - заговорила Валентина, - я прямо какая-то ненормальная стала. Дни считаю, жду писем. А самой страшно: он такой умный, так много читал и видел, а я... Специально в Ленинград поехала, в Эрмитаж пошла. Да что там за один день увидишь - картин-то тысячи! Вы почитайте, почитайте, пододвинула мне письма девушка.

Я взял одно наугад.

"...Вернулся из увольнительной. Мой сосед по каюте спит, набегался по магазинам, как все наши ребята. А я просадил все деньги на музеи да еще посчастливилось в местную оперу попасть: ставили "Норму" Беллини. Меня обсмеяли на судне, потому что билет стоит столько же, сколько шуба из синтетического меха. Но что деньги, когда я прикоснулся к миру прекрасного! Услышал настоящее бельканто. В спектакле были заняты гастролирующие тут итальянцы, в том числе несравненный дель Монако! Вот уж истинно - у великого артиста нет возраста!.."

Рябинина, видимо, знала письма наизусть.

- И у нас ребята тоже все о джинсах да о транзисторах. Театры и музыка их не интересуют, - покачала она головой. - Я пыталась сагитировать наш курс пойти на концерт, из Москвы скрипач приезжал, - хоть бы кто откликнулся. Так одна и пошла...

- Понравилось? - улыбнулся я.

- К такой музыке привыкнуть надо, - смущенно призналась Валентина. - Но я стала внимательно слушать симфоническую музыку по радио. Чайковского теперь сразу узнаю. И Моцарта... Столько на свете интересного, жизни не хватит, чтобы все узнать! - вырвалось у нее.

А я подумал: счастливая душа, чистая, в которую можно вложить столько хорошего. Как говорили в Древнем Риме, табула раза: чистая доска, что хочешь, то и пиши на ней...

Я просмотрел еще несколько писем. В одном месте Бурмистров писал:

"...Четвертый день стоим в порту, чиним двигатель. А в город идти не хочется. Прекрасная природа, роскошные дома, потрясающие автомобили, но меня на берег больше не заманишь никакими коврижками! Побывал уже раз, хватит. Только сошли на берег, нас окружили рикши. Ты бы видела этих людей! Живые скелеты. Один стал мне что-то говорить, знал несколько слов по-английски. Я разобрал только, что у него куча детей и они хотят есть. Я не выдержал, сгреб все свои деньги, что у меня были, сунул ему, а ехать отказался. Бедняга чуть не плакал от благодарности..."

В очередном из писем Бурмистров говорил о том, что плавание порядком поднадоело, стало расти раздражение у членов команды, все чаще вспыхивают ссоры. Федот, стараясь не поддаваться этому, вспоминал слова Станиславского, обращенные к сыну, что такое настоящий, воспитанный человек.

- "...Это тот, - вдруг стала цитировать наизусть Валентина, словно читала письмо вместе со мной, - кто умеет жить с другими людьми, умеет с ними хорошо ладить, кто умеет быть внимательным, ласковым, добрым..." - Она замолчала, потом с грустью произнесла: - Поверите, как получу письмо, сама не своя хожу. Думаю, что я за человек? Что хорошего сделала в жизни другим? Честное слово, хотелось стать такой, такой... - Валентина даже глаза зажмурила, не находя нужных слов.

Я вложил письмо в конверт, глянул на внушительную стопку посланий: можно читать и читать хоть целый день.

Девушка с сожалением посмотрела на письма, словно ей хотелось, чтобы я ознакомился со всеми. Она как бы заново переживала то свое состояние, когда получала их.

- Я честно написала Феде, кто я и что, - сказала Рябинина. - И про мать с отцом, и про тетю Клаву с дядей Акимом. Что дядя был на войне, настоящий герой... И вот как-то приходит письмо, где Федя просит моей руки. То есть чтобы я вышла за него замуж. Я растерялась: замуж - это ведь на всю жизнь!.. Поехала в деревню к своим. Ведь тетя и дядя для меня как отец с матерью. Сказала им все, письма показала и фотографию, что прислал Федя.